"Фантакрим-Мега" ВЛ. ГАКОВ ДРАМА СОЗДАТЕЛЯ И книга, и сама жизнь этой удивительной женщины словно напитаны электричеством. Как удар молнии, сначала беззвучной вспышкой пришла книга в историю литературы, мгновенно высве- тив будущее - а потом, по истечении некоторого времени донес- лись первые дальние раскаты подходящей грозы. Провидение долго выбирало, на ком остановить взгляд как на основоположнике научной фантастики. Она уже была на подходе, все окольные путаные тропки - утопия, необыкновенные путешествия, рассказ о фантастическом изобретении, "готический роман" - изготовились слиться в главную отныне магистраль. Оставалось лишь дать ей название, да по возможности точнее установить исторические время и мес- то Великого Слияния. Молния высветила это место и время: Швейцария, лето 1816 года. И человека, которому отныне достанется слава первоотк- рывателя. Тем более неподъемная, что опустилась она на плечи молодой женщины. "Основоположнице" в то историческое для научной фантас- тике дождливое лето не исполнилось и двадцати... На ее известном портрете прежде всего поражает спокойный взгляд темно-серых глаз. В них светится ум, одухотворенность и женское обаяние, и они же, увы, говорят о прожитом - это в неполные-то двадцать лет! Лицо на портрете принадлежит женщи- не, которая может быть оживленно веселой в компании друзей, но никогда - просто светской; а, оставшись наедине со своими мыслями, найдет, что вспомнить и о чем погрустить. Мэри Уоллстонкрафт Годвин (таково было ее имя в девичес- тве) появилась на свет в августе 1797 года. Ее пришествие в мир литературы следовало бы датировать тем же годом и месяцем. Тут нет преувеличения, поскольку родилась будущая писа- тельница в семье тоже писательской. Ее отцом был Уильям Год- вин, некогда прославленный публицист и либеральный философ, широкую известность которому принес роман "Калеб Уильямс". Его учениками считали себя знаменитые английские поэты Ворд- сворт и Кольридж; а однажды в дом отца Мэри на Скиннер-стрит с почтением и трепетом зашел еще один молодой поэт, его звез- де еще только предстояло взойти, - Перси Биши Шелли... Мать свою Мэри не помнила, та умерла на десятый день после родов. Но и ее литературное наследие, а в особенности трактат "В защиту прав женщин", одно из первых в Англии феми- нистских сочинений, во многом сформировало взгляды дочери. Она с детских лет росла в атмосфере преклонения перед книгами, в наэлектризованной атмосфере споров, никогда не пе- реходивших границ корректной интеллигентной дискуссии. Спори- ли в их доме решительно обо всем: об искусстве, морали, рели- гии - и особенно о набиравшей вес (и в элитарном кружке "гу- манитариев" тоже) науке. Отец был постоянно вовлечен в ка- кие-то издательские проекты - без особой удачи, впрочем; и девочка была фактически предоставлена сама себе. Окружавшие Мэри Годвин люди - поэты, философы, ученые сызмальства воспитали в ней интеллектуальную смелость, приу- чили не бояться доводить самую пародоксальную мысль до конца. Так с юных лет она привыкла не страшиться всего нового и непознанного. Возможно, именно эта трудно сочетаемая смесь "книжного" образования и удивительной для девушки-англичанки той поры внутренней независимости в суждениях и поступках сослужила будущей писательнице дурную - в глазах общества - службу. Ибо она, презрев мнение "света", совершила то, о чем охотно и с сочувствием писали авторы недавно читанных романов (и с осуж- дением шептались в гостиных). Случайно познакомившись с молодым Шелли - для шестнадца- тилетней девушки юноша в возрасте 21 года, да к тому же муж и отец семейства казался, наверное, зрелым мужчиной! - она ста- новится его тайной возлюбленной. Бросив отчий дом, Мэри бежит с любовником во Францию и рожает ему дочь, которая вскоре умирает. Все последующие восемь лет, прожитые на континенте вместе с мужем - Мэри Шелли она станет год спустя, после рож- дения второго и тоже не прожившего долго ребенка, после тра- гического самоубийства супруги Шелли и уже написанного "Фран- кенштейна"... - пронеслись для нее как один большой роман. Великий английский поэт, встретив Мэри Годвин в обстоя- тельствах, о которых речь пойдет ниже, назвал ее в ту пору "почти девочкой". Однако у этой девочки наличествовало все, что рушит более привычный для девиц ее круга образ "благовос- питанной инженю": характер, яркая авантюрная жилка, смелость и чувство ответственности за принятое решение, сколь бы бе- зумным оно не казалось на первый взгляд. Словом, кандидатура на роль автора первой философской притчи о двойственном лике Прогресса судьбой была подобрана на редкость удачно. ...Год 1816-й был памятен Мэри Годвин многими событиями, грустными и радостными. В январе она родила Шелли сына Уиль- яма (она прозвала его Уильямышонком, еще не зная об ожидавших ее вскоре тяжких испытаниях - разве можно к ним привыкнуть, пусть даже и не в первый раз?) А майскими днями юные влюблен- ные вместе с двоюродной сестрой Мэри, Клер Клермон, во второй раз покидают Англию, чтобы провести лето в Швейцарии. Друг Шелли, уже блиставший в литературных кругах молодой поэт и аристократ с замашками типичного "возмутителя спокойствия" пригласил всю компанию провести лето на снятой им вилле Дио- дати, расположенной в романтической местности у самого Женев- ского озера. Друга звали Джордж Гордон лорд Байрон. Это ему подруга поэта Шелли показалась "почти девочкой". Нет, конечно, совсем не обычными были эти каникулы, та- кой концентрации литературных талантов на крошечном прибреж- ном пятачке должно было с запасом хватить на создание "крити- ческой массы". Взрыва чего-то необычного, невиданного можно было ожидать каждый час! Лето выдалось дождливым, небо ежед- невно затягивало тяжелыми тучами, и все же для английской ро- мантической литературы шел отсчет часов поистине звездных. Долгие споры заполночь так или иначе вертелись вокруг науки. Друзья-поэты (четвертым неизменным участником дискус- сий был врач и друг Байрона итальянец Джон Полидори) были ей не чужды, поэтому за большим столом на веранде оживленно дис- кутировали новейшие научные теории строения атсмосферы, хими- ческие опыты, загадочное электричество, с удивительными свой- ствами которого только что познакомил образованную публику ученый-чародей доктор Гальвани. И еще в центре внимания была экстравагантная фигура Дарвина - не творца теории эволюции, а его деда - Эразма, поэта, ботаника и изобретателя (позже нас- читали 75 областей знания, в коих дед Дарвин мог считать себя пионером - включая даже теорию Большого Взрыва!) Уверенно, смело шел на завоевание общественного мнения технический прогресс, ньютонова определенность. Ученые в дер- зости своей обещали просчитать до последнего десятичного зна- ка само мироздание, будь то безграничная Вселенная или без- донное человеческое нутро. И молодые поэты готовы были петь гимн всесилию Человека. В этих полночных беседах юная Мэри Годвин больше времени скромно молчала, прислушиваясь к разговору мужчин. А потом не нашла ничего лучшего, как предложила всей честной компании засесть за написание... романа, посвященного всей этой ново- модней "науке на грани чертовщины". Жанр определили обстоя- тельства: дождливые вечера друзья коротали за чтением немец- ких романтиков, потому решено было сочинить современный "го- тический роман", напичканный душераздирающими тайнами и кро- вавыми преступлениями. Интересно все-таки: два блестящих поэта, их спутник, то- же в какой-то мере литератор (позже Полидори прославился "страшным" рассказом "Вампир") - а никто так задуманного до конца и не довел! Только затеявшая всю эту литературную игру Мэри Годвин. Вероятно, будущая книга задумывалась как игра, не более того. Образованная и начитанная дочь Уильяма Годвина не стро- ила грандиозных планов создания новой литературы, предполагая написать лишь ученическое продолжение того, что до нее созда- ли популярные авторы английского "готического романа" - Хорас Уолпол, Уильям Бекфорд, Анн Рэдклифф и Мэтью Льюис. (Послед- ний, кстати, также навестил компанию, "оккупировавшую" виллу Диодати. Какой-то мощный энергетический заряд притягивал в то лето таланты на берег Женевского озера!) Тяжелые грозовые ночи, недавние горестные переживания в связи со смертью малыша, и неопределенность их будущей сов- местной жизни с Шелли; плюс все эти бесконечные словесные ристалища на темы науки (которые периодически отклонялись то в сторону религии, то переключались на темы морали)... Легко представить себе, с какими чувствами юная сочинительница при- нялась за работу. И что уж удивляться атмосфере подспудного страха и мрач- ных предчувствий, пропитавшей роман. "Мне хотелось сочинить нечто такое, что вернуло бы читателя к его собственным внут- ренним кошмарам, что вызвало бы в душе его ужас. Тот ужас, который заставляет с замиранием сердца озираться в пустой комнате и студит кровь..." (из авторского предисловия ко вто- рому изданию 1831 года). Надо сказать, своей цели Мэри Шелли добилась сполна. Созданный ее воображением образ продолжал пугать читающую - а позже и обмирающую от ужаса в кинотеатрах публику аж до сере- дины ХХ века. Однако при всем внешнем сходстве с "готическим романом" книга, написанная Мэри Шелли летом 1816 года и анонимно выпу- щенная двумя годами спустя, имела мало общего с подобными со- чинениями. Конечно, всякое даже уникальное явление (а ее ро- ман к таким безусловно относится) какой-нибудь культурной традиции да наследует - но вопрос только, в коей мере. Автор "Франкенштейна" повторяла писателей-"готиков" весьма своеоб- разно, как говорят математики, "с точностью до наоборот". Знаменитые, в свое время зачитанные до дыр романы "Замок Отранто" Хораса Уолпола, "Ватек" Уильяма Бекфорда или "Удоль- фские тайны" Анн Рэдклифф, как и положено настоящей "готике", были полны загадочных происшествий, на первый взгляд сверхъе- стественных, но в финале получавших некое рациональное объяс- нение. И конечно важную роль играл традиционный для этого жанра "выигрышный" антураж: развалины средневековых замков, темные, пропахшие плесенью подземные коридоры, по которым ис- пуганно блуждают героини, преследуемые привидениями... Мэри Шелли пошла на решительную ломку канона. Она вообще заново поставила для себя вопрос, как и зачем пишутся книги. Не оттягивая неизбежное разъяснение тех или иных загадок до финала, она с самых первых страниц создает совершенно новую ситуацию, которая делает возможной любую фантастику! В традиционный роман тайн и сверхъестественных явлений вводится всесильная наука. Писательнице важно не "жгучими", роковыми загадками читателя морочить, а напротив, воспользо- ваться ими, чтобы поставить перед собой - и читателем же - Проблему. Не ответ волнует автора "Франкенштейна", а напротив, новые вопросы. Это и был один из совершенных ею революционных переворо- тов. Один, но не единственный... Сюжет романа можно пересказать, уложившись в один абзац. Итак, молодой человек, барон Виктор Франкенштейн покида- ет отчий дом в Женеве, чтобы изучать медицину в Ингольштадте. По мере обучения он приходит к выводу, что книжная премуд- рость, которой его пичкают, не стоит и гроша - в то время, как современная наука уже вплотную подошла к раскрытию тайны жизни. Молодым человеком овладевает желание повторить и даже превзойти Творца - искусственно создать живое существо, кото- рому предстоит быть образцом для всех людей. Эксперимент за- канчивается неудачей: созданное чудовище - а рождается оно до отвращения уродливым - не находит себе места в мире людей и, преследуемое ими, начинает крушить все подряд. В финале оно убегает, и следы его окончательно теряются где-то в недоступ- ных северных широтах. Погибает и несчастный экспериментатор, которым двигало одновременно и научное любопытство, и по-своему утопическая идея "улучшения" человеческой натуры. "Новая порода... благо- словит меня как своего создателя; множество счастливых и со- вершенных существ будут обязаны мне своим рождением"... Что ж, в реальности все вышло, как и положено, по-другому, однако в определенном смысле Виктор Франкенштейн стал прародителем "новой породы" литературных персонажей... Но вернемся к источникам. Если чему автор "Франкенштей- на" и наследовала, то не "готике", а литературным памятникам несколько иного рода. В который раз созданное "по образу и подобию" существо начинает вести себя совсем не так, как планировал создатель. И даже восстает на "отца"! Не оттого ли, что среди прочих ка- честв был наделен разумом? И предпочитал ошибаться, терпеть невзгоды, но непременно до всего дойти самому? Как знакомо... Правда, если обратиться к тому же источнику, вспоминает- ся, что у библейского Адама вскоре появилась спутница. Чудо- вищу Франкенштейна его творец лишь обещал подумать на сей счет - и одиночество чудовища лишь усугубило развязку... Но это все "мелкие расхождения"; параллели со священным писанием все равно неизбежны. А теперь забудем на время о сравнениях с другими литера- турными первоисточниками. Обратимся к тому, что Мэри Шелли рассказала читателю-современнику впервые. Начало романа окрашено пафосом всесилия науки, подводя- щей человека к грани, за коей он и вправду становится богом. И оказывается, все проблемы - а они неизбежно последуют! - обусловлены природным человеческим любопытством, которое гна- ло нашего далекого предка из уютной безопасной пещеры к тлею- щим головешкам дерева, сожженного молнией. Вспомним еще раз подзаголовок романа! На роль "жизненной силы", обеспечившей успех дерзкого эксперимента выбрано электричество. Вероятно, перед мысленным взором писательницы просто неотступно стоял символ - природ- ная стихия, связавшая мир неживой природы с наукой биологией (опыты Гальвани!) Но то, что это не слепая молния, а электри- чество рукотворное, созданное приборами, - безусловное новше- ство Мэри Шелли. В мир решительно входил - да что там, сломя голову вры- вался! - технический прогресс, менявший самые основы сущест- вования. И если в традиционном "готическом романе", как и в предшествующих утопиях и романах о необыковенных путешествиях читатель, несмотря на самые фантасмагорические описания, чув- ствовал себя в мире в общем-то знакомом, то Мэри Шелли как бы - прозрела. Мир никогда больше не будет "знакомым", и отныне все придет в движение, а единственной - последней - констан- той существования останется лишь Ее Величество Изменчивость. Уважения заслуживает человек, понявший это раньше дру- гих. Да еще почти за столетие до того, как лавиной посыпавши- еся изменения стали очевидны для всех. Роман Мэри Шелли - это по сути драма столкновения двух веков: уходящего столетия определенности и заведенного поряд- ка вещей и века нарождающегося, провозгласившего относитель- ность всего и вся. В том числе представлений о происхождении и предназначе- нии человека; о его разуме и морали и о пределах, положенных ему от века. И меньше всего писательницу, как можно заключить, волно- вала трагедия самого чудовища - хотя век спустя, усилиями пришедшего "на подхват" кино, миллионы сопереживали не Викто- ру Франкенштейну, а созданному им монстру. ...История и в самом деле древняя, как мир. "Двойники" в литературе преследовали венец божьего тво- рения, начиная прямо с Библии. "Фауст", рассказы Гофмана, средневековая легенда о глиняном истукане Големе... Менялись одежды, модернизировалась "наука", с помощью которого выходи- ли на белый свет эти своеобразные зеркала души человеческой; суть же конфликта оставалась прежней. Человек дерзнул выступить в роли Творца. Платить за рис- кованный эксперимент пришлось тем, что экспериментатор прину- жден был... взглянуть на себя со стороны! Позже научная фан- тастика, изобретя роботов - задолго, кстати, до науки - пог- рузится в эту проблему проблем с головой. Пока же Мэри Шелли лишь приоткрыла занавес, вероятно, сама не зная, что там про- исходит на сцене... Обстоятельства появления на свет искусственного существа (назвать его человеком язык не повернется) никаких "демони- ческих" отклонений не обещали. И "чудовищем" автор и герой романа называют это несчастное существо в основном из-за его внешнего вида, действительно приводившего окружающих в ужас. Намерения его поначалу тоже весьма миролюбивы. Но люди глупы и жестоки, они начинают охотиться за чужаком - просто потому что он чужой; и тогда обозленное, затравленное творение Вик- тора Франкенштейна начинает убивать своих обидчиков. Ну не удивительно ли для "готического романа", что чита- тель проникается сочувствием... к злодею! Еще одной революци- онной находкой Мэри Шелли стал образ Чужака, олицетворяющего "неведомое" всей последующей научной фантастики. И этот Чу- жак, оказывается, обладает душой, его можно обидеть, а его эмоции и логика в общем не обязаны уступать человеческим. До "Франкенштейна" редко кто отважился бы на подобные мысли. Можно пойти дальше. А не сам ли барон Франкенштейн - настоящий "готический" злодей? Во всяком случае моральная сторона эксперимента взволновала его и вызвала раскаяние, увы, слишком поздно. Да, и об этом тоже идет речь в романе, и это третья уди- вительная находка восемнадцатилетней дебютантки. Одной из первых в литературе она задумалась об ответственности учено- го, о моральных принципах, которые одни способны укоротить его неистощимое любопытство. В двадцатом веке, который во многом предварила провид- ческая книга, все эти вопросы зазвучат по-новому, и имя Фран- кенштейна быстро превратится в нарицательное. Герой романа, повторяю, осознал все это слишком поздно. И,наверное, карой ему было определено то странное недоразуме- ние, которое сложилось век спустя, во многом благодаря кино: для миллионов зрителей во всем мире, книги не читавших, Фран- кенштейн - это имя самого чудовища, в не его создателя! ...Так случилось, что летом 1816 года восемнадцатилетняя Мэри Шелли дала рождение сразу трем созданиям, о которых за- говорят век спустя. Этими тремя были новая литература, новый образ и новый же миф. У каждого из "чад" на роду была написана яркая судьба. Новорожденная литература станет одной из самых популярных уже в середине ХХ века, образ чудовища будет терроризировать во- ображение кинозрителей и совесть ученых; а когда придет черед выступить на сцену молодой науке - кибернетике, немедленно вспомнят и о мифе... Разумеется, ни о какой кибернетике юная писательница не ведала. Даже при самой раскованной фантазии трудно разглядеть в чудовище Франкенштейна робота; у существа, вызванного к жизни студентом-медиком, был человеческий мозг. И хотя роман по своим временам отражал передний край науки, главное в нем, конечно же, не научная гипотеза и даже не образ ученого. Роман - не об эксперименте. Последствия этого экспери- мента, отзвук его в душах людей, испытания, которым он под- вергнет их мораль, - вот что смогла "просчитать" проницатель- ная дебютантка. Скорее всего даже и не задумываясь обо всех этих высоких материях. "Творчество состоит в способности по- чувствовать возможности темы и в умении сформулировать выз- ванные ею мысли", - писала она в предисловии к роману. Как будто о себе писала... Но если можно было в принципе "вычислить" читателя, пре- дугадать проблему, то дальняя перспектива - успех или забве- ние - обычно остается тайной за семью печатями даже для самых прозорливых авторов. Ее жизнь после "Франкенштейна" была столь же драматич- ной, но теперь интересовала только ее биографов. Для истории литературы достаточно было и "Франкенштейна". Впрочем, нет... В 1926 году вышел второй роман Мэри Шел- ли, также давший жизнь целому новому "субжанру" научной фан- тастики, - "Последний человек"! Это история последнего выжив- шего представителя рода человеческого (жизнь уничтожена в ре- зультате эпидемии неведомой болезни), благодарно подхваченная коллегами-фантастами. Было время, когда по популярности тема оставляла далеко позади первую тему писательницу; но Мэри Шелли и по сей день упрямо числят "автором "Франкенштейна"... А жизнь подбрасывала ей одну трагедию за другой. И, быть может, лучшее представление о характере этой замечательной женщины дают как раз те самые "годы после". ...И четырех месяцев не прошло с момента выхода "Фран- кенштейна", как в семье Шелли - новая смерть: вторая дочка Клара. А спустя 4 года у Мэри случился неудачный выкидыш, но и это было еще не все; к концу года она опять надевает траур- ное платье, на сей раз вдовье - во время поездки с друзьями на яхте тонет Перси Биши Шелли. Любая другая на ее месте сош- ла бы с ума или руки на себя наложила, - а Мэри ищет успокое- ния в творчестве: пишет, переводит, редактирует. Это, кроме всего прочего, и борьба за жизнь - свою собс- твенную и единственного оставшегося в живых сына, Перси Фло- ренса. В то время на гонорары с одного "бестселлера" просу- ществовать было невозможно, и Мэри Шелли приходится ввязы- ваться в унизительные судебные тяжбы, чтобы выкроить хоть символическое денежное содержание для сына от семейства Шел- ли, которое, естественно, знать не желало "разлучницу". Впрочем, ее уже заметил литературный мир, следуют приг- лашения выступить с лекциями, медленно, но неудержимо раскру- чивается издательский маховик - роман "Франкенштейн" не уста- ревает! Среди ее новых знакомых - Бульвер-Литтон и Дизраэли, Фенимор Купер и Вашингтон Ирвинг, Стендаль, Мериме... Однако, видимо, есть предел и для таких недюжинных на- тур. Первого февраля 1851 года, после серии болезней, Мэри Шелли ушла из жизни. Остался автор "Франкенштейна". Похоронили ее на церковном кладбище церкви Святого Петра в приморском городке Борнмуте. Через век с небольшим там же окончит земной путь другой великий английский фантаст - Джон Рональд Руэл Толкин... Но вернемся к "Франкенштейну". Судьба этой книги в XX столетиии испытала новый и совершенно непредвиденный поворот. Никто, естественно, в первой половине прошлого столетия не в состояни был предсказать триумфальное воцарение кино. Тем бо- лее его какую-то "патологическую" любовь к творению Шелли. Третье ее чадо оказалось едва ли не удачливее первых двух. Ибо, если книгу по сей день читают сотни тысяч, а над философской проблемой создания искусственного разума задумы- ваются, вероятно, сотни, то с образом-маской Франкенштейна (именно так, путая безбожно чудовище с его создателем!) бе- зусловно знакомы десятки и даже сотни миллионов. Все эффектные возможности сценической адаптации романа были открыты и взяты на вооружение необычайно рано. Уже 26 июля 1823 года, в Английском оперном театре сос- тоялось первое представление пьесы Ричарда Бринсли Пика "Са- монадеянность, или Судьба Франкенштейна". Огромный успех пос- тановки открыл дорогу другим... В 1825 году пьесе аплодирует Нью-Йорк, на следующий год она триумфально завоевывает Париж, где идет под названием "Чудовище и волшебник". Но то были цветочки. Мало кто знает, что одним из первых игровых фильмов в истории был... да-да, "Франкенштейн"! Изве- стная фирма великого Томаса Алвы Эдисона пробовала свои силы в самом молодом из искусств, которое было еше в большей сте- пени техникой, нежели искусством. Так в 1910 году вышел пер- вый фильм обширнейшей франкенштейнианы. Пятью годами позже появилась новая версия под названием "Жизнь без души", а еще пять лет спустя - итальянский вариант... Переломным - по крайней мере для американского кино - стал 1931 год, когда режиссеру Джеймсу Уэйлу пришла в голову удачная мысль использовать на роль незаурядного актера Бориса Карлова, прославившегося ролями в специфическом кинематографе, называемом "фильм ужасов". Грим, превративший лицо актера в безжизненную маску, произвел должное впечатление на публику, и с тех пор редкий американский мальчишка вот уже в третьем поколения не убежден: "Франкенштейн" - это что-то такое до предела "американское", как бейсбол или жевательная резинка. При этом о романе слыхал хорошо если один из тысячи. Экранный Франкенштейн имеет к роману Мэри Шелли примерно такое же отношение, как современная американская шоу-группа "Летающие братья Карамазофф" - к Федору Михайловичу Достоевс- кому. Чудовище стало настоящим чудовищем, без каких бы то ни было намеков на трагическую раздвоенность; в еще более одноз- начного маньяка-ученого превратился барон-экспериментатор. Сама же притча о двуликом Прогрессе из-за заботы о необ- ремененном культурой массовом зрителе была заменена на тради- ционный "страшный" боевик. Со временем серия начала выдыхаться, и последние вздохи ее - коммерческие поделки типа "Я был подростком-франкенштей- ном"(1957) или "Франкенштейн против космических чудищ"(1965) - потеряли и последние из оставшихся сюжетных связей с книгой Мэри Шелли. И наконец, финальную точку поставил американский актер-комик и режиссер Мел Брукс, поставивший в 1975 году блистательную пародию "Молодой Франкенштейн". Коммерческая эксплуатация маски - выдохлась, кинематог- раф переключился на других героев... А книга по-прежнему волнует, тревожит; заставляет заду- маться над вопросами, которые пока так же далеки от разреше- ния. Сверкнула молния, отгрохотал гром - туча прошла сторо- ной. Только в воздухе все та же опьяняющая свежесть. Чтобы лучше дышалось, нужна хорошая гроза!