В кн. Т.Старджон. Избранное в 2-х тт. (Приложение у серии "Итоги века") М., Полифакт, 1996 ВЛ. ГАКОВ БОЛЬШЕ ЧЕМ ФАНТАСТ Это, конечно, странная идея: начать вступительную ста- тью выдержками из некролога. Однако, чем больше я узнавал о жизни и творчестве мое- го героя, чем глубже погружался в тот парадоксальный и про- тиворечивый мир оценок, которыми еще при жизни успели наг- радить его критики и коллеги-писатели, тем более значитель- ным мне представлялись слова, сказанные о только что умер- шем писателе его молодым другом, таким же, кстати, баламу- том общественного спокойствия - Харланом Эллисоном. В нек- рологе, напечатанном в июньском номере журнала "Локус" за 1985 год. Хотя по отношению к таким личностям, как Теодор Стард- жон, ничто не покажется слишком странным... Видимо, жизнь его все-таки оказалась связана с высшими космическими силами - и теснее, чем был склонен полагать он сам. Во всяком случае, первое, что вспоминает Эллисон, это дождь, разразившийся над Лос-Анджелесом в тот миг - без ми- нуты восемь вечера 8 мая 1985 года, - когда в расположенном севернее городе Юджине, штат Орегон, навсегда прекратились мучения одного из легендарных отцов-основателей Золотого Ве- ка американской научной фантастики. В Лос-Анджелесе майский дождь - явление столь же ред- кое, как ноябрьский солнцепек в Лондоне. Воистину вселенс- кий катаклизм! И хотя, соглашается Эллисон, умерший старый скептик и богохульник от души повеселился бы над подобными натяжками, дешевой театральностью данного представления При- роды, для его молодого коллеги и почитателя разгул стихий в небе Южной Калифорнии предстал в тот вечер как исполненный высшего смысла мистический символ. Старджон знал, что умирает. Опухоль в горле плюс, отя- гощенная недавно перенесенной пневмонией - какие тут иллю- зии... Поэтому его кратковременное посещение, незадолго до смерти, Гавайских островов ("с целью подлечиться у местных колдунов", с долей скепсиса сообщал он друзьям) было ничем иным, как прощаньем с райской природой тропиков, в которых писатель провел несколько лучших лет жизни. Но и по возвра- щении в "северный" Орегон (по атласу выходит, что Юджин ра- сположен на широте Симферополя) не ощутил холода и одиноче- ства: у постели умирающего, кроме последней жены, собрались все его семеро (!) детей от разных браков. Можно было снова приписать это проявлению какой-то вы- сшей справедливости. Художник, все творчество которого про- низывала любовь - пусть не всегда привычная и общепринятая (все-таки, писал-то он, как ни крути, фантастику!), - ухо- дил в мир иной, окруженный любящими и любимыми людьми. Он заранее попросил написать некролог своего молодого друга, автора столь же блестящего и спорного. И тому теперь было "нужно найти слова, чтобы описать потерю, постигшую всех нас, целых два поколения писателей, чья судьба в лите- ратуре не состоялась бы без влияния этого человека. Его ос- лепительный талант остается зримым напоминанием, что этот жалкий жанр грез и болезненных видений еще может иногда на- зываться литературой... Прошло полтора часа с тех пор, как раздался злополучный звонок и жена Теда, Джейн, сообщила, что он умер. Я уже ус- пел позвонить на радио и известить редакцию газеты "Геральд Икзэминер". И парень из отдела вечерних новостей, записав с моих слов основные факты (имя, возраст, семеро детей и тому подобное), переспросил: "Ну, и чем же он знаменит? Он что, лауреат каких-то премий?" Мне казалось, я сойду с ума. "По- слушай, сынок, он умер полтора часа назад, и все только что продиктованное - истинная правда, и всякий, кто познакомил- ся с его произведениями, уже не может сказать про себя, что чист перед Господом - потому что он был мастер выворачивать нам души наизнанку, а это будет свербить всю оставшуюся жи- знь, и он был одним из самых замечательных писателей второй половины столетия, и главная трагедия его смерти - в том, что тебе неведомо, кем он, мать твою, был!" Кто после этого будет оспаривать, что некрологи - тоже в своем роде литературный жанр... Действительно, премий Теодор Старджон за почти полуве- ковую жизнь в научной фантастике успел получить немного. И шумного, сенсационного, истинно американского успеха - тоже не было. Редкие его рассказы претендуют на роль бесспорной классики, еще в меньшей степени это относится к романам. Может быть, причиной тому - его вечная манера держать- ся особняком, петь своим голосом, игнорируя хор. Для внутренней научно-фантастической "тусовки", кото- рую даже вполне лояльные к ней писатели и фэны нет-нет, да и обзовут "литературным гетто", он всегда оставался немно- го более изысканным, многословным и психологичным, чем по- лагалось написанными законами рынка типичному автору scien- ce fiction; и менее, что ли, прямолинейным, "сюжетным", ди- намичным. Для мира общелитературного потока (mainstream) - чуть более фантастичным, парадоксальным и во всех отношени- ях немодным. Читатели и критики старшего поколения находили его темы слишком шокирующим и неприличным, на грани эпатажа. А вполне "отвязанная" современная молодежь, напротив, с тру- дом врубалась, о каких там "чувствах" и "душевных привязан- ностях" пишет эта сентиментальная старая перечница. В мире хитов и бестселлеров таким авторам стать звез- дой, последним писком моды, понятное дело, не грозит. Оста- ется традиционное - стать властителем дум, но это требует времени. Вновь слово Эллисону: "Для кого-то он был святотатством на грани непристой- ного фаллического символа, вроде единорога в райском саду. Для других - расточительным гением, около десятка лет зани- мавшего первые строчки в списках самых блистательных писа- телей нашей страны - независимо от того, к какой категории отнести его творчество (хотя бы и к "литературному гетто"). Для молодых писателей он стал своего рода иконой; для ста- риков, живых свидетелей его непутевой, не вписавшейся ни в какие рамки жизни, - олицетворял собой несбывшиеся грезы. Не корите меня за то, что я пишу эти, не свойственные жанру некролога слова: он любил выслушивать правду, как она есть. И не желал бы, чтобы о нем вспоминали, стыдливо опуская та- кие детали, как хромоту, многочисленные бородавки и тот от- вратительный запах крепкого трубочного табака, которым он, казалось, пропах насквозь." Короче, хватит прелюдий. Читателю, надеюсь, ясно, что разговор наш пойдет о настоящем писателе. Который вызывает интерес и спустя годы, а не только в тот короткий промежу- ток времени, пока его последнюю книгу не потеснил чей-то свежеиспеченный "хит". * * * "Немного найдется писателей, чья собственная жизнь ста- ла таким же произведением искусства, как и их литература. Он вовсе не был мифическим существом; скорее - легендарным. Там, где ступал он, всегда возникало завихрение воздуха." (Из уже цитированного некролога.) Начать с того, что родился он никаким не Теодором Ста- рджоном! Когда в семье бизнесмена Эдварда Уолдо, торговавше- го красками, смазочными материалами и прочими нефтепродук- тами на Стейтен-Айленде - одном из главных островов, на ко- торых расположен нынешний Большой Нью-Йорк, - появился на свет второй сынишка, мальчика в честь отца назвали Эдвардом Хэмилтоном. Произошло это 26 февраля 1918 года. Почему и как он впоследствие стал именоваться Теодором Старджоном (правильнее было бы произносить Стёрджон, ну да поздно что-либо менять - прижилось...), - об этом чуть поз- же, а пока несколько слов о "корнях" и "почве"; в творчест- ве всякого художника они рано или поздно, да проявятся. Ина- че говоря, речь пойдет о родителях и годах детства Эдварда Хэмилтона Уолдо. Отец его вел род от французских и голландских первопо- селенцев, отправившихся искать счастья в Новый Свет еще в XVII веке. Трудно сказать, как бы сложилась судьба будущего писателя, если бы отец вскоре не бросил семью; мальчику то- гда не исполнилось и шести лет. Фактически, главную роль в его воспитании всегда играла мать - Кристин Дикер, предки которой обосновались в "английской" Канаде. Она сама писала любительские пьесы, сочиняла стихи, рисовала и преподавала литературу в школе. Очевидно, что всеми своими художествен- ными пристрастиями будущий "Теодор Старджон" всецело обязан ей. А вторым обстоятельством, во многом определившим бун- тарский, иконоборческий характер его сочинений, стала рели- гия. Точнее... определенный "перебор" ее в семейной генеа- логии. Мальчику словно на роду было написано принять церко- вный сан: со стороны отца - восемь священнослужителей раз- личных рангов 1/; да и тетка по материнской линии также бы- ла замужем за английским священником! Будешь тут сыт "куль- том" по горло... Как бы то ни было, до 12-летнего возраста Эдвард вмес- те со старшим братом Питером регулярно посещали воскресную церковную службу. Правда, частенько им удавалось отлынивать, пользуясь родительской привычкой вставать поздно по выход- ным. Братья предпочитали проводить время за чтением юморис- тического журнала, а к вечеру сочиняли более или менее пра- вдоподобную "легенду" о том, что происходило на утренней проповеди. В сочинении красочных и убедительных версий, ясное де- ло, особенно преуспел младший брат, Эдвард. И неудивитель- но, принимая во внимание его будущую писательскую карьеру. Когда мальчику исполнилось девять лет, родители окон- чательно оформили развод, и отец уехал в расположенный поб- лизости Балтимор, где снова женился. А спустя два года в жи- зни Эдварда возник отчим. С ним-то, ученым-литературоведом Уильямом Старджоном, заведовавшим кафедрой литературы рома- нтизма в одном из местных колледжей, у мальчика и начались проблемы. Не то, чтобы новый муж матери недостаточно любил обоих пасынков или уделял мало внимания их воспитанию. Вовсе нет! Он даже пошел на официальное усыновление Эдварда, которому давно нравилось имя Тед; так, приняв новое крещение, юноша на всю оставшуюся жизнь стал Теодором Хэмилтоном Старджоном. Но... Как и в случае с религией, - снова произошел перебор. Любовь отчима к литературе была слишком фанатичной, не терпящей конкуренции, и всех окружающих он оценивал исключи- тельно по серьезности их отношения к "серьезной" литературе. Братья же, хотя и любили читать, особой склонностью к нау- кам и усидчивостью не отличались. Особенно Эдвард - сколько он себя помнил, его всегда отличала особая любовь к непослу- шанию, выросшую в отличительную черту, своего рода фирмен- ный знак будущего Старджона-писателя. Его словно с детства перекормили всевозможными запове- дями и нормами, правилами приличия и запретами. И когда ли- тература предоставила возможность в полной мере выразить со- бственную сущность, оказалось, что первое и главное, на что ополчился и чему объявил священную войну писатель Старджон, - это Норма. То, что полагается делать и чему полагается следовать всем законопослушным гражданам. И тут, конечно, лучшего жанра, чем научная фантастика, было не найти! Впрочем, все это проявится позже. Пока же перед выпус- кником американской elementary school (примерно соответст- вует младшим классам нашей обычной средней школы), провед- шим также некоторое время в частной семинарии, встал вопрос выбора жизненного пути. К тому времени семья перебралась в соседнюю Филадель- фию, и поступление в местную high school (соответственно, "наши" старшие классы) представлялось 12-летнему юноше су- щим адом. Надо знать фанатичную зацикленность американских школ и университетов на спорте, чтобы понять чувства, испы- танные худым, хилым подростком, одним своим видом напомина- вшим рекламу спортивного инвентаря (той ее части, где пока- зано, какими вы были до начала активных физических упражне- ний!..), при виде более накачанных сверсников-абитуриентов! На вступительных экзаменах он представлял собой настоящее посмещише для одетых в модные тогда бриджи и стильно подст- риженных местных хлыщей: "шкиля-макарона" в уморительных де- тских коротких штанишках, с копной нечесаных пшеничных во- лос, да еще и прикативший на самокате! Короче, как вспоминал Старджон, он от стыда был готов провалиться под землю, в пе- рвый же день получив положенную порцию обидных шуточек по поводу "маменькина сынка" и "деревенщины"... А самое главное - ему совершенно не хотелось учиться. Как бы то ни было, экзамены он сдал успешно. Что же ка- сается взаимоотношений с одноклассниками, то все волшебным образом изменилось в тот день, когда молодой Старджон любо- пытства ради заглянул в гимнастический зал, где как раз тре- нировались члены школьной сборной. Вид параллельных брусьев и того, что на них выделывали его сверстники, настолько по- разил юношу, что он всерьез "заболел" гимнастикой. С неис- товством фанатика он отныне вставал с постели в пять утра, заканчивая тренировки поздним вечером. Результаты не замед- лили сказаться: не прошло и года, как он прибавил в весе по- чти 30 килограммов и накачал изрядные мускулы. По крайней мере, шутки и подначки в классе на его счет разом прекрати- лись. На втором году обучения он уже был капитаном школьной гимнастической команды, а еще год спустя сам помогал препо- давателю проводить занятия среди новичков. Теперь будущее представлялось в более или менее опре- деленном свете. Молодой Старджон уже задумывался над карье- рой профессионального акробата в цирке Барнума, тем более, что из престижного, известного на всю страну местного Уни- верситета Темпл ему прислали грант на двухлетнее обучение и одновременное преподавание после окончания школы. Все казалось ясным и лучезарным, пока не наступил тот роковой день. Однажды утром (юноше шел пятнадцатый год) он почувст- вовал себя плохо. Отчим, верный своим педагогическим прин- ципам, настоял на том, чтобы пасынок "прекратил симуляцию" и отправлялся на занятия. Через двое суток молодой Старджон уже не смог встать с постели. Диагноз не сулил ничего хоро- шего: суставной ревматизм. И, хотя он со временем вылечился (врачи нашли, что сердце его от перенесенной нагрузки уве- личилось на 16 процентов), на светившей молодому человеку блестящей карьере циркового акробата можно было поставить крест. Как писал романист об одном историческом персонаже, "в тот день закончилась его молодость". Сказать, что это был крах всех надежд, значит ничего не сказать. Один из его биографов заметил: "обозленный на весь мир, Старджон словно поставил себе целью обратить ре- шительно всех против себя". Он почти совсем забросил заня- тия, а его одежда приобрела законченный вид вызова общест- венным вкусам. Хуже того, неприятности начались и в семье. Отчим сов- сем помешался на своей любви к литературе: хотя дома и име- лось радио, детям его слушать не дозволялось, вместо этого им было вменена в обязанность ежевечерняя полуторачасовая "читка" в семейной библиотеке. Хотя отбором книг для чтения руководил непосредственно Уильям Старджон, среди "серьезной" литературы на глаза Старджону-младшему попались и такие со- чинения, как "Война миров" Уэллса и "20 000 лье под водой" Жюля Верна. Хотя он вспоминал, что поначалу подобные книги его мало вдохновили, с гораздо большим удовольствием, поль- зуясь правом задавать отчиму любые вопросы по прочитанному материалу, он изводил того расспросами на тему: что означа- ет слово "оргия"?.. Кроме того, отчим постоянно внушал братьям мысль зара- батывать на свои подростковые удовольствия самим. Однако, застав однажды будущего писателя за продажей газет с лотка (опыт, через который прошли едва ли не все крупнейшие писа- тели Америки!), Уильям Старджон неожиданно пришел в состоя- ние неописуемого гнева и положил конец подобной предприни- мательской деятельности пасынка. В чем была причина столь сильного раздражения, младший Старджон так и не понял - и всю последующую жизнь никогда не гнушался никакой работы (а сколько он всего перепробовал, мы скоро узнаем). Следующим его заработком стала уборка квартир... После окончания школы путь его, как и многих других, лежал в колледж, однако отчим не без оснований заподозрил, что молодым человеком движет не столько тяга к знаниям, ско- лько иные - легендарные - прелести студенческой жизни. На сей раз Тед не стал его разубеждать, предпочтя сказать пра- вду: к наукам его совсем не тянет. Как оказалось, притягивало совсем иное - профессия мо- ряка, дававшая, кроме очевидного с юные годы романтического флера, еще и долгожданную свободу. Уже тогда молодой Теодор Старджон, успевший испытать жестокое разочарование, понял, что превыше всего на свете ценит свободу. Свободу передви- жения, мыслей, самовыражения. Так ноги сами собой привели его в Мореходное училище штата Пенсильвания, по окончании двух лет учебы гарантиро- вавшее диплом третьего помощника капитана. Подаренных бабу- шкой к окончанию школы ста долларов почти хватало на плату за обучения, и Тед поступил в училище, где ему привили поч- тение к дисциплине и умение вкалывать так, что чертям ста- новилось тошно! Может быть, из него вышел бы неплохой, подтянутый и ис- полнительный морской офицер, однако творческая натура Стар- джона взяла свое. Незадолго до выпуска он - неожиданно для всех и прежде всего для себя самого! - бросает учебу и на- нимается на первую же отчалившую из бухты посудину. Простым матросом, чьей главной обязанностью было драить машинное от- деление. Ему тогда исполнилось 17 лет. В плаваниях он провел три года. А потом неожиданно на короткое время осел на одном из Багамских островов, принад- лежавших тогда Великобритании. Работа была непыльной - уп- равляющий отеля, расположенного в тропическом курортном раю, но, как уже говорилось, он не чурался никакой работы. Канадская писательница и составительница антологий Джу- дит Меррил вспоминает о Старджоне: "Он приобретал специаль- ности со сладострастием коллекционера. Я знала, что он в ра- зное время был профессиональным шофером, гитаристом, радио- и электромонтером, поваром, бульдозеристом, автомехаником, словом, относился к тому славному племени кудесников-масте- ровых, что сотворят все, что угодно, из бельевых скрепок, зубных щеток и пустых бутылок". Можно добавить еще: спичра- йтер, столяр, мусорщик, стекольщик, разнорабочий в цирке... Когда началась вторая мировая война, Старджона в дейс- твующую армию не взяли по состоянию здоровья, и он трудился в тылу: работал на армейской бензоколонке, на фабрике по из- готовлению клея, а 1942-43 годы провел в Пуэрто-Рико - ра- бочим на летном поле военного аэродрома, докером, бульдозе- ристом. Затем снял дом на Санта-Крусе - крупнейшем из Вирги- нских островов, входящих в состав США; вы еще встретите упо- минание о нем в одном из рассказов, включенных в этот двух- томник... По возвращению в Соединенные Штаты в 1944 году порабо- тал некоторое время в рекламном агентстве, а после этого по- пробовал себя в амплуа также агента, на сей раз - литерату- рного (среди его клиентов были и такие крупные фигуры в ан- глоязычной фантастике, как Бертрам Чэндлер, Джудит Меррил, Уильям Тенн, Фредерик Пол). В 1948 году - новая смена рабо- ты: неугомонный Старджон поступает в штат крупнейшего изда- тельского концерна "Тайм Инкорпорейтед", где заведует рек- ламой и подписной кампанией для журнала "Форчун"; там же (а также в сверхпрестижном "Тайме") он позже вел колонку книж- ных рецензий. Столь же часто, как профессии, Старджон менял и места жительства. В 1957 году он переселился на северо-восток, на мыс Код, столь популярный среди американской литературной богемы (где и поныне проживает Курт Воннегут). Спустя два года вернулся в любимую тропическую Вест-Индию, после чего осел в ставшей чуть позже "мекке хиппи" - Вудстоке. Уже в шестидесятые годы он перебирается на другой берег - тихоо- кеанский, поработав сценаристом в мекке уже кинематографи- ческой - Голливуде. И под конец жизни бывший моряк оконча- тельно бросает якорь на северо-западе страны, в городе Юд- жин, штат Орегон. Ну куда еще - после такого накопленного опыта - могла привести его извилистая жизненная колея, кроме научной фан- тастики! * * * В приведенной выше "трудовой книжке" не хватает всего одной записи. Но главной. Потому что все перечисленное мо- жет послужить лишь преамбулой к самой значительной и продо- лжительной из многих жизней Теодора Старджона - жизни в ли- тературе. Вообще-то, он писал, в основном, фантастику - строго научную (hard core) и фэнтези, в последний год жизни даже удостоившись Всемирной премии фэнтези "за заслуги в разви- тии жанра". Однако, как отмечал его знаменитый коллега "из молодых", Сэмюэл Дилэни, "если считать написание рассказа, новеллы тоже своего рода искусством, тогда Теодор Старджон - образцовый американский новеллист. Тот факт, что ему дове- лось писать в жанре научной фантастике, - не более, чем во- схитительное проявление капризного случая". Хотя в творческом наследии писателя и отыщется шесть романов (один из которых тоже награжден одной из престижных премией), это, во-первых, сущий пустяк по меркам американс- кого книжного рынка, а во-вторых, славу Старджону, за упо- мянутым выше исключением, принесли, конечно, рассказы. На- чиная с первого - "Дитя эфира", которым автор дебютировал в сентябрьском номере журнала "Эстаундинг" за 1939 год. Тот год вообще оказался звездным для американской фан- тастики и для возглавляемого легендарным Джоном Кэмпбеллом журнала. Айзек Азимов, Роберт Хайнлан, Альфред Ван-Вогт, Фриц Лейбер... Достойное место в ряду дебютантов 39-го за- нял и Теодор Старджон. Писать он начал, еще плавая по морям-океанам. Строго говоря, его первыми профессиональными публикациями стали ми- кро-рассказики, которые он в короткие побывки на берегу ус- певал строчить для некоего газетного синдиката несколькими годами раньше. Но что это за "опусы" и в каких номерах каких газет опубликованы, писатель сам забыл напрочь. Зато точно помнил, что за все "на круг" получил, страшно сказать, це- лых 5 (пять) долларов. В те юные годы первый гонорар насто- лько потряс его, что Старджон дал себе зарок: когда-нибудь полностью забросить всякую иную работу, кроме литературного труда. А вообще к своим ранним пробам пера он относился с до- лей иронии. "Избавляйтесь от отработанного топлива", - мра- чно посоветовал он репортеру, донимавшему его насчет тех самых "библиографических подробностей"... Зато позже, в 1940-50-е годы, набравшись жизненного и литературного опыта и отточив свой уникальный, богатый кра- сками и обертонами стиль, Старджон закономерно стал одной из самых ярких звезд, взошедших на небосклоне фантастики в ле- гендарную эпоху Кэмпбелла. И хотя одних только первоклассных авторов великий редактор вводил в литературу десятками, Ста- рджону повезло выделиться даже среди них. Если одним словом попытаться объяснить, чем именно, то слово это будет - человечность. Не в смысле "гуманизма" (многие его произведения более чем мрачны и пессимистичны во всем, что касается перспектив и "достижений" вида Homo sapiens), а в смысле постоянного и пристального интереса к подлинно человеческим качествам. Лю- бви, ненависти, любопытству, сочувствию, жестокости, эгоиз- му, способности к бескорыстию и самопожертвованию, жадности, творчеству, вере или безверию... - и так далее и тому подо- бное (список каждый может продолжить сам). Причем, все то, что делает человека человеком, Старджон не просто констатирует и фиксирует, а и испытывает на свое- образную прочность. Здесь он работает, как и положено уважающему себя на- учному фантасту. А именно: ставит героев в неожиданные, па- радоксальные, а то и вовсе небывалые и нелепые ситуации - и смотрит, как поведут себя обыкновенные люди в условиях нео- быкновенных, нелюдских. И уж, конечно, для него - исследователя человеческого в нечеловеческом - перестают существовать какие-либо нормы и табу! В этом постоянном и принципиальном иконоборчестве Старджон задолго до "Новой Волны" предварил многие открове- ния тогдашних молодых бунтарей. Разве что разрушал он догмы и святыни с меньшим сладострастием, меньше производил шума и почти совсем не тяготел к внешним эффектам и рассчитанно- му на откровенный скандал эпатажу... В американскую фантастику Теодор Старджон (намного опе- редив Фармера, Дилэни и прочих "озабоченных" этими сюжетами авторов) вошел прежде всего как ниспровергатель сексуальных предрассудков и штампов. Только я бы добавил: его в меньшей степени интересовали - и мучили, и интриговали, и заворажи- вали! - секс (как "биология"), эротика (как "искусство"), тем паче не порнография (как "масс-продукция"); в гораздо большей, как это ни банально это звучит, - любовь. Правда, во всем диапазоне ее проявлений. Уже слышу хор разочарованных: подумаешь, новость! Кто ж из скрипевших пером (а позже - клавишами машинок и компь- ютеров) - да прошел мимо любви! Вся художественная литера- тура одной ей - с малыми сюжетными добавками - и посвящена, если вдуматься... Верно. Любви, которая есть и о которой, если сам не ис- пытал, по крайней мере наслышан любой из живущих на планете. Старджон же, как уважающий себя писатель-фантаст, за- интригован как раз теми проявлениями любви (и секса, и эро- тики - ее неотъемлимых частей), которые нам вовсе не извес- тны. Но с коими мы, вполне вероятно, когда-нибудь столкнем- ся - в будущем, в иных измерениях, в снах или на иных пла- нетах. Гомосексуализм, или, как сейчас принято говорить, - альтернативная сексуальность, - но инозвездная, заворожива- юще прекрасная и вполне убаюкавшая землян, поначалу так ни- чего и не понявших? Пожалуйста: "Мир вполне мог погибнуть" (1953) 2/ и "Случай с зеленой мартышкой" (1957). Инцест, ставший основой для безоблачной - удавшейся - утопии? Пере- читайте новеллу "Окажись все мужчины братья, ты бы выдал се- стру за одного из них?" (1967). В рассказе "Сексу вопреки" (1952) инопланетянин (-нка), бисексуал и симбиот, счастли- во, хотя и в трагических обстоятельствах, "просвещает" двух землян-влюбленных, и не подозревавших об иных возможностях достижения взаимного счастья, кроме той самой - общеизвест- ной... А в слабо закамуфлированных под "научную фантастику" лирических новеллах "Трио на фоне бури" (1955) и "Правило трех" (1951) речь, как нетрудно догадаться, идет о вполне реальных, хотя и запутанных любовных треугольниках; только вот не развязать их без помощи все тех же пришельцев... Многие рассказы Старджона не лишены оттенка сентимен- тальности, отчего чтение их сегодня превращается в изыскан- ное и многими желанное "ретро". Любовь в этих новеллах - во- истину сила, что движет мирами, не говоря уж о крошечных че- ловеческих существах. Побеждает рак в короткой повести "Раз заботишься, значит, любишь" (1962) 3/, соединяет два изны- вающих от тоски сердца - земное с инопланетным - в "Летаю- щей тарелке одиночества" (1953); и даже, оказывается, орга- нично связана с телепатией - в "Прикосновении твоих рук" (1953) и "Необходимости" (1960)... На одной из конвенций Старджон произнес целый монолог о любви, фрагмент из которого стоит процитировать. Послуша- ем же одного из самых парадоксальных специалистов в этом древнейшем из искусств: "Любовь... Что это такое? В голове рождается образ де- вочки, которая любит зеленый цвет; или другой, любящей кле- новый сироп. "Люди умирают, и их поедают черви, но вовсе не потому, что любят есть человечинку." Любовь - это английс- кое слово из четырех букв 4/, которое употребляется даже чаще - и во всяком случае в большем количестве значений! - чем другое, не менее священное: деньги. Некоторые высказы- вания о любви и вправду превращают это понятие в нечто зна- чительное. Например, такое, мне оно очень нравится: "Любовь - это сосяние, когда тебе становится абсолютно необходимо чье-то еще счастье, помимо собственного"... Мне кажется, любовь по смыслу близка древнему библейскому, особенно вет- хозаветному, понятию: "познание". "Он вошел в нее, и познал ее"... Для тех, кто со школы так и не понял разницы, - по- жалуйста, она перед вами. Секс - это не любовь, это занятие любовью. Всего лишь один из путей, на которых можно постичь любовь. Между тем, есть великое множество иных. "Я не встретил еще ни одного человека, которого бы не полюбил". Популярная фраза, неоднократно цитируемая... Однако, мне думается, ска- завший это имел в виду несколько иное: "Я не встретил еще ни одного человека, которого бы не смог полюбить". Для меня это значит одно: в любом человеке есть что-то такое, что можно полюбить. Другой вопрос, стоит ли копаться в каждой конкре- тной личности, чтобы разыскать это. По мне, так всегда и бе- зусловно стоит, потому что в результате ваших "раскопок" на свет обязательно явится новое чудо. Однако, вне зависимости от того, приметесь ли вы за сей нелегкий труд, пусть это будет для вас удачным и точным оп- ределением того, что есть любовь. В священной Книге сказано: "Возлюби ближнего твоего". Читай: "Познай ближнего твоего". Вместо "познай" - читай "покопайся" (в ближнем твоем). И на- конец, вместо "покопайся" - читай "возлюби". Любовь, в сущ- ности, и есть попытки разобраться, что в твоем ближнем есть такого, что ты мог бы полюбить... Познать их всех - своих ближних, вас. Об этом я и писал долгие годы". Истинная человечность может проявиться, как уже было сказано, и в ситуациях "нечеловеческих". Например, во взаи- моотношениях человека с теми, кого он приручил. Мне не из- вестно, была ли когда-нибудь у писателя собака, однако пос- ле прочтения рассказа "Крошка и чудовище" (1947) последние сомнения развеялись. Конечно, была - иначе откуда бы Стард- жону списать своего колоритного и симпатичного дога, став- шего телепатическим проводником между влюбленными молодыми героями - и попавшим в беду инопланетным "чудищем"! А вообще теплота человеческих отношений, взаимопонима- ние (хотя и не всегда легкое и беспроблемное), нескрываемые чувства и эмоции переполняют новеллы Старджона. Оказывается, мечтательность и фантазия в состоянии оживить человека даже после тысячелетнего сна, как это происходит в рассказе "Ке- йс и мечтатель" (1972); обыкновенное чувство юмора - предо- твратить конфликт между цивилизациями, что и продемонстри- ровал герой рассказа "Особая способность" (1951). Разумные жители искусственной микровселенной в притче об ученом-Соз- дателе, "Бог микрокосмоса" (1941), эволюционировали не то- лько интеллектуально, но и нравственно, прийдя на помощь к попавшему в беду Творцу (любопытный поворот в древнейшем и популярнейшем сюжете мировой культуры!). В собственном тво- рении возрождается и трагически погибший музыкант - герой пронзительной новеллы "Умри, маэстро, умри!" (1947). А оби- татели одной из самых запоминающихся утопий, описанной в ко- роткой повести "Искусники планеты Ксанаду" (1956), овладе- ли, по сути, всего одним искусством - но каким! Искусством общения - в него входит и взаимопонимание, и умение слушать, и поставить себя на место другого, и разделить боль, и нау- читься, и научить... Однако не следует думать, что Теодор Старджон всю свою писательскую жизнь разглядывал человеческую натуру в розо- вых очках. Многие его новеллы наполнены не светом, а мраком, и автор не скрывает влияния на него литературы "ужасов" и психоаналитических откровений о темных - но опять же чело- вечных - сторонах нашей души. Такова классическая история "одержимой" машины - "Уби- йдозер!" (1944), ее герой, инфернальный пришелец превращает земной механизм в покорного исполнителя своих черных замыс- лов. В "Медвежонке профессора" (1948) та же роль предназна- чена "злой" игрушке, управляемой кошмарами, излучаемыми мо- згом "невинного" ребенка 5/. А в самый разгар атомной исте- рии и "холодной войны" Старджон написал собственный вариант ядерного Апокалипсиса - мрачный и трагический рассказ "Гром и розы" (1947). Реквием на атомном пепелище - какие уж тут розовые очки... * * * С романами Старджону повезло меньше - хотя из шести на- писанных один, по крайней мере, ныне безоговорочно причис- лен к классике жанра. Дело не в том, что они банальны, вялы, скучны; скорее наоборот - слишком самобытны, порой вызываю- щи, слишком переполнены непривычными, какими-то "колючими" и дискомфортными идеями, чтобы потрафить среднестатистичес- кой "читающей публике". Хотя нужно признать и другое. То, что с таким блеском удавалось писателю в короткой форме, при переходе к книжно- му формату часто оборачивалось любопытными и провоцирующими лекциями и трактатами, но не более того... Тем не менее, в первом и, на мой взгляд, незаслуженно забытом романе Старджона - "Сны самоцветов" (1950), позже переизданном под названием "Синтетический человек", как раз удачно совмещены "твердая" научная фантастика и "роман ужа- сов" - два надежных столпа массовой литературы. Подобный си- мбиоз редко приводит к успеху, поскольку надо исхитриться примирить лед и пламень - логику и научную убедительность первой с отчаянным и даже принципиальным иррационализмом вто- рой! Однако Старджон с видимой легкостью решает все "техни- ческие" проблемы и, завязав в узел сложный и многослойный сюжет, как обычно, не забывает и о художественности, психо- логии - одним словом, человековедении. Если кратко проаннотировать сюжет (в случае с писате- лями, подобными Старджону, это-то и есть задача почти непо- сильная!), то в романе речь идет примерно вот о чем. К бро- дячей цирковой труппе прибивается странный уродец, который на поверку оказыается и не человеком вовсе, а материализа- цией сновидений некоего разумного инопланетного кристалла, неведомо как занесенного на Землю. Хозяин цирка, совершенно инфернальный злодей, стремится использовать "синтетического человека" для своих недобрых целей, однако герой с помощью полюбившей его девушки-лилипутки убивает злодея. Просто? Тривиально? Было бы просто, если бы писатель ограничился сюжетом, скорее смахивающим на "роман ужасов", нежели на science fiction. Старджона, судя по всему, в бо- льшей мере волновали те же самые навязчивые проблемы, кото- рые он столь блистательно ставил и решал в своих рассказах. Что такое человек - и человеческое? Должно ли второе обяза- тельно привязываться в нашем восприятии к первому - биоло- гическому виду homo sapiens? Или большую роль играет обще- ние с людьми, проживание в человеческом сообществе... Из оставшихся романов остановлюсь еще на двух 6/. Безусловно лучшим и самым известным считается второй по счету - "Больше чем люди" (1953), "выросший" из рассказа "А с младенцем будет трое" (1952) и принесший автору в ту пору самую престижную Международную премию по фантастике (International Fantasy Award). Однако, во-первых, оригина- льное название премии не должно вводить в заблуждение - ро- ман Старджона представляет собой классическую научную фанта- стику! - а во-вторых, нет оснований сомневаться: опубликуй он его тремя годами позже, когда была учреждена премия "Хью- го", - и та по праву досталась бы Старджону. Роман является классическим развитием популярной в фа- нтастике идеи "коллективного разума", как нового эволюцион- ного качества, несводимого к сумме составляющих его частей (идея, близкая взглядам т.н. гештальтпсихологии, особенно модной в 20-30-е годы). И с той же классической ясностью в романе сформулированы основные правила игры - точнее, выжи- вания - для мутанта-экстрасенса, живущего в мире "нормаль- ных" людей. Впоследствие находками Старджона вовсю и часто без зазрения совести пользовались многие его коллеги; порой - даже более изысканно, нежели он. Но он был одним из первых, если не самым первым. И в этом все дело. В романе описано необычное сообщество, "гештальт-орга- низм", составленный пятеркой весьма необычных детей. Один из них - своего рода "живой компьютер", двое других облада- ют способностью к телепортации, четвертый - к телекинезу, а пятый - телепат и организующее целое. Однако главная "бом- ба", заложенная автором под ожидания доверчивого читателя, - это индивидуальные составляющие коллективного супермена, Homo gestalt - иначе говоря, сами дети. А они-то - по отде- льности - не то что не "супердети", а пуще того - социаль- ные парии, уроды! Обреченные, как минимум, на одиночество и неприкаянность. Клинический идиот, социопат, две немые де- вушки, не по годам развитый искусный манипулятор; и самый беспомощный из всех (несчастным его вряд ли назовешь, ибо он просто не понимает, кто он и что с ним) - младенец-мон- голоид с синдромом Дауна... По отдельности - жалкие и беспомощные, отчужденные от сообщества людей. Вместе - суперорганизм, созвездие гениев, новая ступень эволюции. Может быть, новая надежда для чело- вечества. Причем, не только с точки зрения биологии, физио- логии или психологии: вместе они успешно преодолевают пре- пятствия, которые веками разобщали, разъединяли "нормаль- ных" людей - расовые предрассудки, социальную "немоту", эмо- циональную тупость и примитивизм, зависть, ксенофобию, раз- личные и часто враждующие между собой взгляды на секс, ре- лигию, нравственные нормы. Ведь не случайно же третья, зак- лючительная часть романа названа одним словом: "Мораль"! И снова Старджон не был бы Старджоном, если бы с холо- дным профессионализмом прозектора просто представил нашему вниманию занятную кунсткамеру уродцев. Напротив, он страст- но и увлеченно рассказывает истории жизни людей, личностей. До "слияния" их индивидуальные судьбы не назовешь удачливы- ми, но зато в новом качестве они нашли не только обезопаси- вшую их всех социальную нишу, но и долгожданную любовь, по- нимание, цель жизни. Они - не сверхчеловеки (каждого индивидуально можно бы- ло бы назвать "недочеловеком", если бы термин этот не был так ужасно скомпрометирован в XX веке). Просто это нечто бо- льшее, чем арифметическая сумма людей. Иначе говоря, модель человечества - не того, которое есть, но такого, каким оно, хотелось бы верить Старджону, когда-нибудь станет. Если именно так понимать символический ряд романа, то совершенно неожиданные краски приобретает как будто незна- чительный, проходной диалог героев: "- Спроси у Бэби, можешь ли ты на самом деле стать ча- стью того, кого любишь? - Он говорит - только в том случае, если способен по- любить себя самого." Снова любовь... Кажется, никуда Старджону от нее не деться. В другом своем романе, пожалуй, самом шокирующем и спо- рном, - "Венера плюс икс" (1960) - писатель вновь возвраща- ется к мысли об утопии, построенной на основе иной сексуаль- ности. Герой романа - наш современник, пилот самолета. Потер- пев аварию и потеряв сознание, он очнулся в странном мире гермафродитов, построивших подлинно счастливое общество. По- добно героям всех литературных утопий, он выслушивает множе- ство "лекций" и принимает участие во множестве "экскурсий". Воспитанный на научной фантастике, экс-пилот легко свыкает- ся с идеей машины времени, занесшей его в далекое земное бу- дущее - Ледом (прочтите это слово сзаду наперед). А знаком- ство с великими литературными утопиями только укрепляет про- снувшегося Спящего в мысли, что все идет как надо: он здесь гость, и дело заботливых хозяев просвещать относительного здешнего мироустройства... Думаю, ту же "версию", не сговариваясь, выберет боль- шинство читателей романа, в той же мере, что и герой, испо- рченных чтением фантастики. Не хочется лишать удовольствия тех, кто познакомится с романом в первый раз, поэтому не стану раскрывать его главную тайну. Лишь намекну: предло- женное выше объяснение чудесного переноса нашего современ- ника в загадочную утопию - всего лишь одна из множества ло- вушек, расставленных автором именно в расчете на доверчиво- го читателя... К роману можно предъявить претензии, и критики сформу- лировали их множество. Вероятно, главная заключена в том, что это лишь в малой степени роман. Художественное произве- дение - с сюжетом, драматическим конфликтом, образами геро- ев. Хотя Старджон и сообщил с вызовом, что "его главной це- лью было (а) написать пристойную книгу (б) о сексе", вышла книга в большей мере публицистическая, философский трактат, а не живой роман... Да, Урсула Ле Гуин спустя без года десятилетие написа- ла о "гермафродитах" несравнимо лучше и ярче (читатель, ве- роятно, уже догадался, что имеется в виду ее роман "Левая рука Тьмы") - и во всех отношениях художественнее! Но пов- торю еще раз: Старджон был первым. И если бы не его смелый, открывающий новые горизонты фантазии "блин" - как знать, пришла бы Ле Гуин в голову такая странная и необычная идея, или нет. ...Теперь, когда творчество писателя всецело принадле- жит истории фантастики - ибо новых рассказов и романов Тео- дора Старджона мы уже никогда не дождемся (разве что какой- -нибудь дотошный исследователь раскопает в его архиве нечто, не опубликованное при жизни!), - есть смысл оценить, что же из этого творчества в историю - не отошло. А по-прежнему жи- во, волнует и тревожит современного читателя. Думаю, что прежде всего это его произведения - два ро- мана, несколько десятков лучших рассказов - посвященне не звездам или их обитателям, а нам с вами. Посвященные любви. В смысле познания одним человеком другого; так сам писатель понимал любовь. Сколько миллиардов раз жившие и ныне живущие на этой планете признавались в ней друг другу, сколько триллионов красивых и высокопарных, умных и наивных, искренних и лжи- вых слов было в связи с этим произнесено! Поэтому мне хоте- лось бы закончить статью об одном из самых проницательных в этом вопросе специалистов цитатой. Его собственным призна- нием к нам - благодарным читателям. "Я писал обо все том, что мне хотелось обнаружить, ра- скопать в людях, обо всем, что мне нужно было в них понять. Я писал о вас. Поэтому смею надеяться, что вы мне поверите: Я люблю вас." -------------------------------------------------------- 1/ Среди них - двоюродный дед (архиепископ аж всей голланд- ской Вест-Индии!), прадед (архиепископ Квебека), дядя (свя- щенник на острове Ньюфаундленд). - Здесь и далее - примеча- ния автора. 2/ В русском переводе - "Благая потеря". 3/ Впрочем, его же можно победить и с помощью искусства (хо- тя, по мнению многих, это просто другое название любви); на тему искусстволюбия или любвеискусства написан один из са- мых известных рассказов Старджона, принесший ему сразу две высших премии, "Хьюго" и "Небьюлу", - "Медленная скульпту- ра" (1970). 4/ Love - намек на другое широко известное, но не произно- симое в приличном обществе английское слово из четырех букв. 5/ А то, что дети вовсе не обязательно должны становиться героями "ужастиков", впечатляюще демонстрирует история зве- здного Маугли - героя рассказа "Ракета Мяуса" (1946). 6/ Остальные три - "Космическое насилие" (1958) - фактичес- ки, переписанная и дополненная короткая повесть "Брак с Ме- дузой" (1958); а также вышедшие посмертно в 1986 году "Тело Господне" и "Горшок Пруци", - к сожалению сильно уступают тем, о которых идет речь в этой статье.