"Фантакрим-Мега" ВЛ. ГАКОВ "ДВАЖДЫ ДВА" СВОБОДЫ И ДОСТОИНСТВА Благодаря ему этот год еще до наступления своего стал легендой. Его прихода даже интеллигентные люди, не верившие в дурной сглаз и прорчества, ожидали с трепетом и волнением. Так страшно стало, что - сбудется... У нас-то никакой паники не наблюдалось. Тихо катился к закату "застой", и даже самые отчаянные оптимисты не верили, что следующий после оруэлловского год также войдет в историю. И что не за горами публикация на русском языке самого романа, долгое время открывавшего все проскрипционные списки. Но что творилось на Западе, где книга английского писа- теля бесповоротно причислена к классике XX века! Симпозиумы и конференции (я насчитал восемь, но вполне возможно, состоя- лось и больше), "круглые столы" и спецномера научных, литера- турных, публицистических и бог знает каких еще журналов, но- вая экранизация романа и участившиеся ссылки на "роковую" да- ту в речах политических деятелей... Какая-то нервозность ощущалась в воздухе. Как будто спо- рившие, сами не веря привалившему счастью - не сбылось! - пы- тались для самоуспокоения прокричать это погромче. Что ж, на фоне многих страшных сказок о будущем, сочи- ненных на заре века, эта, рожденная в его полдень, - просто вне конкуренции. Так всех перепугать! Гипноз цифр сделал свое дело. Ведь в книге черным по бе- лому написано, что строй, приход которого в реальном 1984 го- ду столь жарко дискутировался, герой романа Уинстон Смит пом- нит с раннего детства (а ему исполнилось 40, вот и считай- те...) И значит, дискуссия лишена всякого смысла, поскольку жизнь давно опровергла мрачный прогноз Оруэлла. Во всяком случае на тот конкретный год... Но все равно продолжали убеждать друг друга, подстрахо- вываясь; первым делом убеждая - себя. Только один пример. "Вот мы живем в этом самом Лондоне 1984 года, и где же все описанное Оруэллом? Ни трупов на улицах, ни дрожащих от холода и страха толп в одинаковых синих комбинезонах, толп, постоянно окрикиваемых, одергиваемых и подстегиваемых везде- сущим оком и стальным голосом телескринов... Нас что - ежед- невно собирают на общие пятиминутки ненависти, бросают в зас- тенки минилюба? Наши девушки носят пояса Антисексуальной Ли- ги, а любовь между мужем и женой запретна, как государствен- ное преступление? Да, мы не изжили еще ненависть, ложь, лице- мерие; но кто помнит времена, когда всего этого не было? При чем же здесь будущее, и почему этого автора считают пророком? А романом его зачитываются даже те, кто вообще редко загляды- вает в книги? Его обожают школьные учителя, потому что мало какую еще книгу ученики будут читать не из под палки. Но са- мое поразительное: Оруэлла читает "телевизионное поколение", которое принципиально не читает ничего". Эту взволнованную тираду произносит представитель акаде- мической науки - авторитетный историк Уоррен Уэйгар (в журна- ле "Фьючерист"; конечно же, специальный оруэлловский номер!). Его-то, автора обстоятельной монографии о литературе конца света, что могло так пронять в злополучный год? Сам ставший легендой, этот мрачный прорицатель по-преж- нему пугает нас своим несбывшимся пророчеством - когда было видано такое! Благополучно канул в историю "предсказанный" 1984-й, но кошмар не развеялся... Во всяком случае, это бесспорно одна из неумирающих книг, как бы там не обстояло дело с конкретной датой. Пришел, наконец, Оруэлл и к нам. Пришел во времена слож- ные и странные, и думаю, не ошибусь, предположив, что к томам необъятной оруэллианы вскоре прибавятся новые книги о нем, написанные по-русски. И десятилетия не прошло, как я сам ус- лышал от одного из наших крупных издателей: "Печатать этого ренегата? Никогда!" - а сейчас они дерутся за сочинения "ре- негата", вырывая его друг у друга: новое мышление. Впрочем, обвинение в ренегатстве, как и во всех мыслимых смертных грехах не новы, весь мир это уже проходил. Между тем, человек по имени Эрик Блэйр - как и Джордж Оруэлл в литерату- ре - в жизни никого не предал. И в первую очередь - себя. Как человека, как личность. Хотя жизнь постоянно ставила его перед выбором мучительным. Неудивительно, что среди разливанного моря книг об Оруэлле - практически ни одной чисто литературоведческой: разбор произ- ведений обязательно завязан на обстоятельства жизни. Вот и мне в большей степени захотелось поговорить о ней, а не о книге, которую все равно не перескажешь - ее читать нужно... Да и как пройти мимо такой жизни - она сама читается как хорошо, профессионально сделанный роман! Эрик Артур Блэйр родился в 1903 году далеко от Англии, в Бенгалии. Родители принадлежали к высшему классу лишь генеа- логически; будущий "Оруэлл" с горечью вспоминал, как отец пы- тался оставаться джентльменом на 400 долларов в год... Лейтмотивом через всю его жизнь проходит борьба. Не пре- кращавшийся ни на день поединок - с социальной несправедливо- стью и с собственными убеждениями (он обладал редким мужест- вом "поступаться принципами", когда убеждался в их ложности или негодности - но никогда не ради выгоды); с обстоятельст- вами и мнением окружающих. Очень рано бросив вызов обществу (точнее - публике), он до конца жизни сохранил, даже культи- вировал в себе чувство гражданской ответственности! Никакого парадокса тут нет: Оруэлл искренне желал служить людям, сог- ражданам, а не правительствам, политическим течениям, главен- ствующим идеям и расхожим лозунгам. В этом его - не поняли. После окончания самого престижного из английских колле- джей - Итонского тогда еще Эрик Блэйр совершает свой первый шокирующий поступок: на пять лет отправляется в Бирму служить полицейским! Почти демонстративная выходка, бунт - по меркам страны Океании, которую еще предстоит выдумать писателю Ору- эллу... Однако здесь нечто большее, чем мальчишество: юноше захотелось "попробовать на своих плечах гражданскую ответст- венность", и не в какой-нибудь не слишком утомительной форме, а исключительно "в самой неприятной и презираемой обществом". Впрочем, личное знакомство с тюрьмой, как мы сейчас по- нимаем, оказало благотворное воздействие на будущего автора "1984". "Я всегда входил в тюрьму с сознанием, что мое место не вне, а внутри нее. Я только один раз видел смертную казнь, и судья, приговаривающий к смерти по закону, показался мне нравственно хуже нарушающего закон преступника"... С детства он тяжело заболел - недуг не отпустил до самой смерти, наступившей так рано... Изначальная обреченность обя- зательно должна была сказаться на творчестве; сам он как-то горько обронил, что здоровым никогда бы не написал своих луч- ших - отчаянно-мрачных - книг. Достаточно представить себе: человек с двадцати лет при- выкает к тому, что может не пережить очередную весну, - и совсем другими глазами читаешь его романы. Не потому ли все они без исключения начинаются ранней весной? Однако характера Оруэллу было не занимать. Никогда он не искал для себя какого-то щадящего режима: работал на износ в Лондоне и Париже (хотя был болезнен, худ, неумел - "руки при- ставлены не той стороной"), голодал и нуждался большую часть жизни, умудрившись при этом сохранить поистине аристократиче- скую брезгливость. В довершение ко всему ему была присуща чисто интеллиген- тская - безо всякой позы - жертвенность. Стоило представиться случаю, и журналист Джордж Оруэлл отправился воевать в Испа- нию. (Псевдоним возник в 1933 году. А в конце жизни Оруэлл и сам, кажется, забыл о некоем Эрике Блэйре.) В нем давно вызревала зависть к писателям прошлого,кото- рым "случалось нарушать законы, бросать бомбы, участвовать в уличной перестрелке, сидеть в тюрьме или лагере, переходить границу с чужим паспортом". Удивительное признание для авто- ра, которого десятилетиями числили "контрой" на родине двух великих революций начала века! И однако в этом высказывании весь Оруэлл. Убежденный пацифист, он сражался в Испании. Был там тя- жело ранен в горло - выжил почти чудом... Та война его серь- езно надломила; как он писал, "остановилась жизнь". Это верно только отчасти. Закончилась жизнь журналиста и социалиста, наблюдавшего не только зверства франкистов, но и не менее кровавые "подвиги" сталинских бойцов невидимого фронта (и следовавшего им в кильватере руководства Испанской компартии). Новая жизнь - писателя и "пророка" - началась также в Испании. Ненавидя всей душою политику ("политика была для него бешеной собакой, с которой нельзя спускать глаз, иначе она вцепится вам в горло", - пишет один из его биографов) и осо- бенно пропаганду, он во время второй мировой войны работал политическим комментатором Би-Би-Си. Хотя, не будь этого уни- кального личного опыта, мы бы, возможно, никогда не прочли его блестящей публицистики и "1984"-го. ("Ныне все пишущие и говорящие барахтаются в грязи, а такая вещь, как интеллектуа- льная честность и уважение к оппоненту, больше не существует; за всем стоят только властолюбивые амбиции"... Когда это пи- сано - в 30-е годы? Или в наши говорливые 90-е?) Наконец, будучи социалистом, он умудрился перессориться со всеми английскими "левыми". Для кого-кого, а для Оруэлла социализм был своего рода озарением, спасительной верой в братство людей, объединенных коллективной собственностью и общими интересами. Удивительный выбор для страстного защитника индивидуума! (Оруэлл вступил в левоанархическую фракцию Независимой лейбористской партии). Впрочем, ничего странного, стоит только внимательнее присмот- реться к тому, что именно Оруэлл называл "социализмом". "Я знаю на собственном опыте, что такое нищета, что зна- чит быть изгоем. Это только усилило мою природную ненависть к господству; а Бирма раскрыла мне глаза на природу империализ- ма. Но всего этого было еще недостаточно для того, чтобы выб- рать для себя политические ориентиры. Испанская война и дру- гие события 1936-1937 годов перевернули меня, и отныне я знал, на чем стою. Каждая строчка мною написанного, начиная с 1936 года, прямо или косвенно направлена против тоталитаризма и в защиту демократического социализма, как я его понимал". Как он его понимал... Подобно лирическому герою Пастер- нака, Джордж Оруэлл, как и Эрик Блэйр, стремился "во всем до- йти до самой сути". Стадное чувство, казарменное "делай, как я" были противны его натуре. А потому и социализмом его "сим- вол веры" можно назвать лишь с оговорками. В публицистической книге "Внутри чрева кита" Оруэлл при- знавался, как его изрядно испугала "лейбористская проповедь социализма, в которой не сказано прямо и четко, что главная его цель - справедливость и свобода". В другой раз с его губ сорвалось: "Отрицать социализм из-за недостойного поведения социалистов столь же абсурдно, как отказывать себе в поездках по железной дороге из-за дурных кондукторов". Словом, это был его собственный, глубоко пережитый, не замутненный политической демагогией "первичный социализм"... Разве удивляет нас фигура верующего, ни разу не пересе- кавшего порог храма? И не такие ли - истовые, чистые и наив- ные "ревнители" - рождали из своей среды еретиков? ...Вся биография его зафиксирована до последних деталей в десятках книг. Но их бы не было столько, не успей он буква- льно вырвать у смерти, наступавшей на пятки, свой главный труд - роман "1984". История его создания также расписана в подробностях. До конца 1930-х годов, хотя и с оговорками, но Оруэлл верил в материальный прогресс как цель общественного разви- тия; он и становление фашистской диктатуры поначалу объяснял лишь нищетой и разорением побежденной Германии. Однако в преддверии мировой войны, и особенно после того, как она на- чалась, все здание веры Оруэлла дало трещину. А тут еще Испа- ния, разочарование во вчерашних соратниках... Как писал его биограф, он "не сменил идеалов, но потерял веру в их осуществимость". Его взгляды в эти годы сложны и путанны, под стать пита- ющей их действительности. Что-то зреет в нем, какие-то глоба- льные обобщения; в этой идейной сумятице зачат плод, который даст в результате "1984". Ну а все-таки, с чего началось - может быть, с книги Дж. Бернхэма "Революция управляющих"? В ней устанавливалось тож- дество капитализма и социализма и предсказывалось появление единой мировой системы государственного капитализма, при ко- торой индивид окажется растворен в массе государственной ма- шины, а абстрактные свободы успешно заменит планирование. Оруэлл был потрясен. Он уже думал об этом - но как-то расплывчато, в смутных образах являлись ему картины будущего рационального "рая". А тут - словно математическая формула, чеканная ясность! После прочтения - и осмысления - книги Бер- нхэма оставалось лишь написать свою собственную. Но Оруэлл собирался писать ее не для специалистов, не для интеллектуальной элиты, а для масс! Как-то перед самой войной он проговорился, что умер бы от счастья, если бы судьба даровала ему создать что-нибудь вроде "Хижины дяди Тома". "Критерий литературы, - делал он свой еретический в глазах коллег-интеллектуалов вывод, - вы- живаемость во времени, а последняя - лишь показатель мнения большинства". Никто не рискнет назвать его роман "1984" мас- совой литературой, не обвинит в "потакании низменным вкусам публики" - однако это одна из самых читаемых книг столетия. А все потому, писал один из биографов, что "в отличие от дипломированных специалистов и академических снобов, он умел видеть очевидное; в отличие от лукавых политиканов и тенден- циозных интеллектуалов, он не боялся говорить то, что видел; и в отличие от большинства политологов и социологов, он мог высказать это на ясном английском языке". Как это ни парадоксально, "1984" написан писателем-реа- листом. Талантливым журналистом, хорошо знавшим быт лондонцев военных лет. Скудный рацион, малые "переселения народов" из городов в сельские районы и обратно, отсутствие бытовых удоб- ств, к которым успели привыкнуть в мирной жизни, запущенные дома, даже такие говорящие детали, как плохая упаковка сига- рет и плакаты на стенах "Гитлер слышит тебя"... Чуть-чуть от- ретушировать - и перед нами мир 1984-го. А постановщик последней киноверсии, английский режиссер Майкл Редфорд мало того, что снял картину точно в "тот же" год, но и местом съемок выбрал аккуратно указанные в романе районы Лондона. Почти ничего не изменив... Так что это роман обо всех. Во все времена. В своей писательской судьбе этот Дон-Кихот свободы сра- жался с одной ветряной мельницей, называя ее попеременно то капитализмом, то фашизмом либо тоталитаризмом... Но если про- тивник постоянно менял обличие, и в душе писателя не стихала борьба с духами зла - его-то "коллективный портрет" Оруэлл переписывал и переписывал, мучаясь и ошибаясь, вызывая недоу- мение у соратников и радостное возбуждение у врагов, - то по крайней мере в одном он был уверен: за что, точнее, за кого боролся все эти годы. За человеческую личность. За права ее, за достоинство, за свободу. Мало кто из литераторов XX века смог так пронзи- тельно выразить этот живительный, изначальный импульс в чело- веке - к свободе. И еще он всячески отстаивал последний ее бастион на поч- ти проигранном поле сражения: здравый смысл. Тоненькую, един- ственную оставшуюся ниточку надежды в мире, где диктатуре уже подчинены законы и общества, и природы, и даже языка. Среди множества открытий Джорджа Оруэлла самое, вероят- но, ценное - это особая философия тоталитарного строя: двое- мыслие. А также ее лингвистическое оформление - новояз. Без них построенное им царство диктатуры неминуемо рухнуло бы; подкрепленное ими, оно завораживает жутью несокрушимости. Науку двоемыслия будущий писатель познал уже в школе. В специфической английской приготовительной школе, где и по сей день розга представляет последний аргумент учителей. ("От нас требовали, чтобы мы были добрыми христианами и вместе с тем эффективно вписывались бы в общество, хотя очевидно было, что это вещи несовместимые.") А затем оно напоминало о себе писа- телю всю жизнь: в Англии, в Испании, везде. Двоемыслие - это, конечно, самая страшная из его нахо- док. Оно срабатывает лучше лагерей и застенков, ибо в них не- согласные быстро или медленно уничтожаются, а "двоемыслящие" искренне верят в Большого Брата, в любую реальность, какая на данный момент удовлетворяет идеологов. Одна из самых памятных сцен романа - допрос, во время которого садист и властолюбец О'Брайен "отечески обучает" жертву тонкостям двоемыслия: от той требуется - не подтвер- дить под пыткой, а понять, прочувствовать всей душою, что дважды два - столько, сколько нужно. (Тут странным образом напомнила о себе кэрролловская "Алиса. В ответ на вопрос: "как вообразить невозможное?" - Черная Королева терпеливо ра- зъясняет: "Убеждена, что ты просто как следует не практикова- лась... Когда я была в твоем возрасте, я каждый день целые полчаса посвящала этому, и поэтому мне не трудно было вообра- зить перед завтраком сразу по шесть невозможных предметов"...) Однако именно порочный круг двоемыслия позволил герою прийти к главному, на мой взгляд, выводу этой книги. Что такое свобода в мире-застенке, где самая реальность давно и безнадежно фальсифицирована, а "нетипичный" бунт оди- ночки подавляется легко и даже с каким-то особым сладострас- тием? Отвечая предшественникам - Дикарю , нумеру Д-503 и "че- ловеку из подполья", автор устами героя четко формулирует: "Свобода - это возможность сказать, что дважды два - че- тыре. Если дозволено это, все остальное отсюда следует". Стоит прочитать это дважды, трижды. Заучить наизусть... Даже в совершенном апофеозе насилия, когда и страдать за правду бессмысленно, потому что объективной реальности, Исто- рии - нет, они ежедневно "корректируются" в миниправе (минис- терстве правды), и восставать против Партии нелепо, потому что все принадлежат к Партии; несмотря ни на что, остается - здравый смысл. "Дважды два" свободы. Когда отказываются от него, тогда все, конец... Еще в Испании мысль о мире, в котором "2+2 будет столь- ко, сколько скажет вождь", показалась Оруэллу "страшнее бомбы и пули". На заре эпохи массовых коммуникаций и всесилья ин- формации - будущего автора новояза испугала тирания слова, окончательное и неограниченное всевластие Ее Величества Лжи. Действие всегда рождает противодействие; эта ньютонова механика, приложимая к законам общества, оставалась последним островком надежды даже в самых мрачных антиутопиях. И Д-503 у Замятина, и Дикарь у Хаксли индивидуально потерпели поражение - но после их отчаянных попыток взорвать антиутопию она сама уже не производит впечатление монолита. Ясен по крайней мере путь ее разрушения. У Оруэлла - иное. Он первым в литературе построил конст- рукцию логически совершенную. И оттого столь пугающую. Его иллюзорный мир даже в принципе сокрушить невозможно, посколь- ку заключена сделка соучастия, когда тиран и его жертва вмес- те "играют в дезинформацию"! Двоемыслие - не только навязан- ная "сверху" идеология, это ведь и малодушие тех, кому дейст- вительно легче жить с "двумя правдами" одновременно. Сделка поистине дьявольская, потому что она соблазните- льна для жертвы. Ведь и новояз можно трактовать, как почти выстраданную религиозную мечту об абсолютном языке, на кото- ром невозможно лгать. Но, как и все подобные проявления тру- сости ума, эта попытка снять с себя ответственность в итоге обернулась лишь новой комфортабельной клеткой. Они сами этого подсознательно желали... Ясности, просто- ты, мудрых вождей и полной безответственности. Так вместе, сообща и построили желанную Утопию, которую теперь уже не взорвать решительно ничем. Только разве что - попробовать здравым смыслом. Послед- ний гарант свободы и достоинства; но хватит ли его?.. ...Последние годы он работал как исступленный. Роман "1984" часто называют его завещанием, хотя Оруэлл определенно рассчитывал прожить еще несколько лет. Завещанием книгу сделал досадный случай. Под конец жизни всегда больной и вечно нуждавшийся пи- сатель смог скопить денег на покупку дома. В сущей глухомани, на продуваемом всеми морскими ветрами островке - он писал там безвылазно, в сырости, на пределе сил. Да еще пришлось самому перепечатать роман, так как оказалось невозможно найти маши- нистку, согласную работать в таких условиях. Он торопился - а кровь уже шла горлом, его лихорадило, и только самый отчаян- ный оптимист был в состоянии поверить, что эту гонку со смер- тью писатель выиграет... Автор, на мой взгляд, лучших строк об Оруэлле, Виктория Чаликова пришла к выводу, что ему отпущено было еще счастливо много: "Иногда пишут о сознательном самоубийстве. Но самоу- бийством была и жизнь в тропической Бирме, голод и холод в трущобах Парижа, работа кухонного раба, ледяные окопы. Сорок семь лет - срок, короткий для писателя XX в., - кажется по- дарком судьбы при таком образе жизни". Может быть, интуитивно он все-таки понимал, что рождает- ся в этой горе переписанных и уже отпечатанных листков бумаги. И собирал последние силы, которые были на исходе. После выхода в свет книги Оруэлл прожил только полгода. Но все равно успел: отныне над ним не властна была и смерть. Начиналась новая жизнь - его книги. Но и ей, как и авто- ру, не давали покоя. ...Близкий друг Оруэлла и его биограф Ричард Рис вспоми- нал: "Я был в Канаде, в литературном собрании... вдруг вошел кто-то и сказал только два слова: "Умер Оруэлл". И в наступи- вшем молчании меня пронзило ощущение, что с этого мгновения этот непритязательный, добрый и яростный человек станет одним из самых властных мифов XX века". Биограф не ошибся. Не было в этом столетии другой такой противоречивой фигуры, одинаково непонятой своими и чужими. Он всю жизнь искал своих - но и в загробном мире пресле- дует его их проклятие. А чужие, против кого и направлен пафос книги, радостно схватились за нее, как за решающий аргумент в схватке с теми, кого писатель считал соратниками. Борьба "за Оруэлла" разгорелась сразу после его смерти. Ошибка думать, что идейные ярлыки навешивали роману только у нас. Как раз в советской литературной критике и пуб- лицистике книге уделили внимание минимальное: вызывать к ней излишний интерес показалось чреватым - и в который раз поста- вили на более надежную карту: умолчание. А вот на Западе - там вокруг "1984" только пух и перья летели! Резко в штыки приняли роман левые силы, особенно доста- лось Оруэллу от ультралевых. Известный (наконец - и у нас то- же) последователь Троцкого и автор биографии о нем Исаак Дой- чер именно на "1984" взваливает всю ответственность за подъем антикоммунистической волны в общественном мнении. Правые, на- оборот, буквально молятся на роман, в котором они видят реша- ющий бастион, прикрывший Западную Европу от коммунизма. Но вот странное - в этом ряду - свидетельство самого ав- тора романа, ответившего отказом на предложение войти в кон- сервативную "Лигу за европейскую свободу": "Я не могу связы- вать себя с консерваторами, которые собираются защищать демо- кратию в Европе, но закрывают глаза на английский империа- лизм... Я левый и могу работать только с левыми, несмотря на (или, вероятно, вопреки) свою ненависть к тоталитаризму". И если б только одно такое свидетельство... Нет, поистине он был невыносим! Досаждал своим обличите- льством и правым, и левым, и радикалам, и консерваторам, так как в равной степени ненавидел политиканство и демагогию кого бы то ни было. Потому-то вокруг него скрещивались "партийные" копья, что в своей исступленной защите простого человека, ин- дивидуума Оруэлл не мог не стать врагом всякой партийности. В которой он видел прежде всего стадность и соблазнительное ос- вобождение от личной ответственности. Партии дрались между собой, и классы, идеологии, вожди, целые общественные системы - а на скрещении их атак, под пе- рекрестными выстрелами стоял одиночка. Человек, Интеллигент. Мы иногда задаемся: мол,только в русском языке есть сло- во "интеллигенция". Действительно, даже фундаментальный сло- варь английского языка дает значение слово intelligentsia как "русские интеллектуалы, обычно стоявшие в оппозиции к прави- тельству". Но наша национальная гордость не может быть поко- леблена признанием, что истинных (в российском понимании) ин- теллигентов рождала не только Россия. Почему-то мне кажется, что нужно внимательнее присмот- реться в этом смысле к личности Джорджа Оруэлла. Всегда - один, в своих идеях и принципах он остался при- мером человека, противостоящего какому бы то ни было подавле- нию большинством. Было ему присуще и чувство личной ответст- венности за свои действия и "за весь мир", однако он понимал ее лишь как бремя моральное и инстинктивно сторонился слишком ретивых и не отягощенных соображениями нравственности "прак- тиков". Когда подсказывала совесть, сам ввязывался в драку, был храбр на войне; но фанатичного, лишенного сомнений бойца и патриота из него не получилось. Как ни старались... Он все- гда оставался добровольцем, а не "кадровым военным". Биографы отмечали в этом больном, издерганном человеке исключительную "способность сопротивляться стереотипам и бес- страшие не иметь единомышленников". Не желавший - да, видимо, и органически не способный ходить строем, Оруэлл до конца ос- тался верен не идее, не партии, не друзьям даже, а лишь собс- твенной совести - разумеется, как он сам ее понимал. Одним словом, интеллигент. И не случайно автор биографии Оруэлла, Алекс Звердлинг не мог найти этой личности аналога во всей западноевропейской литературе. Зато легко отыскал в русской - Антон Чехов... А теперь вернемся в роковой год - реальный 1984-й. Ну что ж, прошел он (да и выбран автором был совершенно произ- вольно: "перевертыш" 1948 года, когда создавался роман...), и ничего страшного как будто не случилось. Но, может быть, бла- годарить за это нужно как раз пророка-неудачника? "Роман изменил наше восприятие времени, - писал в предд- верии заворожившей даты один западный критик, - и неизбежно изменилось наше осознание реальности. Нас охватил такой не- поддельный страх, что было уже не до будущего. Мы смертельно перепугались за сегодняшний день. И этот ужас определил мысль, чувство и поведение жителя Англии настолько, что изменил в каком-то смысле движение самой истории. В сознании людей фан- тастический 1984 год заменил собою реальный". Иногда важно не собственно пророчество, но предупрежде- ние, тревожная весть. "Будущему или прошлому - времени, когда мысль свободна, люди отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль. От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от эпохи двоемыслия - привет!" Это послание сложным и запутанным путем, но дошло до ад- ресатов. И, говоря по совести, они когда-нибудь должны поста- вить памятник пророку - за его несбывшийся прогноз.