"В мире книг" ВЛ. ГАКОВ КРОВОТОЧАЩЕЕ ПЕРО "Не один я в мире, и не безответен я перед моими соб- ратьями - кто бы они ни были: друг, товарищ, любимая женщина, соплеменник, человек с другого полушария... Мысль, которую я посеял сегодня, взойдет завтра, через год, через тысячу лет..." Так ответил Тургеневу, после публикации его статьи "До- вольно", современник и соотечественник - князь Владимир Федо- рович Одоевский. Ответил резко, и статью-то свою назвал в пи- ку Тургеневу - "Недовольно", ибо не мог согласиться со все- пронизывающим пессимизмом автора "Отцов и детей", отказавшего России в какой бы то ни было исторической перспективе. В будущее своей родины князь Одоевский верил истово... Историки отечественной фантастики до сих пор все никак не разберутся в приоритетных "тяжбах". Кого наградить титулом первого русского фантаста - зависит от точки зрения: что счи- тать фантастикой (а это спор на десятилетия!). Но вот вопрос о первом научном фантасте в России, кажется, ясен: "русским Жюлем Верном" по праву называют Одоевского. Хотя и в этом сравнении проглядывает странная "скром- ность". Ведь свою незаконченную утопию "4338-й год. Петербур- гские письма" Одоевский опубликовал за 22 года до выхода пер- вого романа великого французского фантаста... Почти столько же отделяет сочинение Одоевского, но с другого конца временной шкалы, - от "Франкенштейна". Научная фантастика только "раскачивалась" и ее этапные книги пока разбросаны друг от друга на десятилетия. Владимир Федорович Одоевский - яркая страница отечест- венной культуры. Писатель, философ, критик, музыковед, страс- тный подвижник и практический организатор народного просвеще- ния... Во всех областях деятельности он преуспел, и если на- зывают его порой "ведущим в галерее так называемых второсте- пенных писателей", то оттого лишь, что не повезло ему с вели- кими современниками, затмившими его собственное творчество. Но только не в истории отечественной фантастики. Относительно точной даты рождения будущего писателя био- графы до сих пор спорят (хотя, казалось бы, что за древность - прошлый век!): 1803 либо 1804 год. Отец вел родословную аж от легендарного Рюрика, а мать была крепостной крестьянкой. В 1816 году Владимир Одоевский стал воспитанником Московского университетского благородного пансиона, который и закончил, особенно отличившись на стезе русской словесности и философии. В творчестве своем Одоевский вначале примкнул к романти- кам, а поскольку ни одна из модных тогда философских систем его в полной мере не удовлетворяла, он просто... создал свою собственную! Организованное им в 1823 году, вместе с другом Дмитрием Веневитиновым "Общество любомудрия" привлекло в свои ряды многих выдающихся людей своего времени - Киреевского, Хомякова... О том, что это был за кружок и какие речи там ве- лись, свидетельствует хотя бы такой факт. Известно, что печальной памяти Фаддей Булгарин свою карьеру профессионального доносчика на русскую литературу на- чал не с кого-нибудь, а с любомудров: "Образ мыслей их, роль и суждения отзываются самым явным карбонаризмом... - сигнали- зировал он в III отделение, - собираются они у князя Владими- ра Одоевского, который слывет между ними философом". Руководитель кружка, впрочем, образа мыслей не скрывал. Он был близок к Грибоедову, дружил с двоюродным братом Алек- сандром Одоевским, поэтом-декабристом. И хотя к заговору, не- смотря на увещевания, не примкнул, а впоследствие вел жизнь и вовсе лояльную - чиновника и сенатора, все же от друзей, вы- шедших 14 декабря на Сенатскую площадь, не отрекся, что и в те давние времена было немало. Потом еще помогал петрашевцам, сотрудничал в демократической "Искре"... В сфере искусства симпатии молодого Одоевского также оп- ределились достаточно рано. Дружил с Пушкиным и даже одно время был тесно связан с его "Современником", ввел в литера- турный мир Петебурга Гоголя; споспешествовал публикации пер- вой пьесы А.Н.Островского и романа Достоевского "Бедные люди". Один из ведущих знатоков музыки, Одоевский поддержал Глинку и начинавшего тогда юного Чайковского. Почти четыре десятилетия, как магнит, притягивал к себе таланты - и всем старался по- мочь, постоянно что-то "выбивал", хлопотал, оказывал содейст- вие самым разнообразным начинаниям, которые мыслил способст- вующими делу процветания отечественной культуры. После 14 декабря наступил неизбежный кризис. Одоевский распускает Общество любомудров - и так на мо- лодых философов уже плотоядно косились ищейки из Департамента полиции - и сжигает его архив. В жизни его наступают реши- тельные перемены: оставаясь "прогрессистом", он окончательно отказывается от идеи революционного насилия, выбрав путь просвещения. Переехав из либеральной Москвы в официозный сто- личный Петербург, писатель и философ поступает на государст- венную службу, женится и всецело отдается общественной деяте- льности. "В одной руке шпага, под другой - соха, за плечами портфель с гербовою бумагою, под мышкой книга - вот вам рус- ский писатель", - так охарактеризовал Одоевского его первый биограф П.И.Сакулин. Меткая характеристика. Действительно, мало кто из рос- сийских литераторов мыслил себя призванным только "чистым ис- кусством". К Слову относились с библейской почтительностью, полагая, что оно - основа дела. Не расставался все это время со словом и Одоевский. Хотя Белинский справедливо заметил: "Князь Одоевский принадлежит к числу наиболее уважаемых из современных русских писателей", - но тут же добавил: "и между тем ничего не может быть неопре- деленнее известности, которою он пользуется. Скажем более: имя его гораздо известнее, нежели его сочинения". Тоже правда... Нет, конечно, аудиторию благодарную Одо- евский-писатель нашел; склонный к увлечению мистической фило- софией, ученик Шеллинга и Сен-Мартена, он и прославился более всего своими "страшными" фантастическими произведениями - с мертвецами, духами, модными тогда сомнамбулическими "перевоп- лощениями" и тому подобной чертовщиной (а также произведения- ми для детей, например, знаменитым "Городком в табакерке"). Читающей публике это во все времена нравилось... И тем не ме- нее литературная слава Одоевского заметно уступала обществен- ному признанию его как культуртрегера. Тем досаднее забвение, выпавшее на долю многих его заме- чательных фантастических произведений. Взять, к примеру, новеллу "Импровизатор", вошедшую в лучшее из того, что написал Одоевский, - цикл "Русские ночи". Герой ее наделен даром "все знать, все видеть, все понимать". Ему в руки попадает рукопись, где "были расчислены все силы природы", "все высокое и трогательное было подведено под арифметическую прогрессию; непосредственное разложено в Нь- ютонов бином; поэтический полет определен циклоидой; слово, рождающееся вместе с мыслию, обращено в логарифмы; невольный порыв души приведен в уравнение". Разумеется, жизнь героя превращается в ад - и он заканчивает ее шутом у помещика... Другой пример поинтереснее. Он еще и утопию свою не ус- пел опубликовать, как шутя, ненароком "изобрел" в российской словесности...антиутопию! Как иначе прикажете называть рассказ-притчу "Город без имени", повествующий о расцвете, упадке и гибели страны Бен- тамии, в которой осуществились принципы основателя философии утилитаризма Иеремии Бентама? Впрочем, развал общества, где единственным мерилом служит польза, легко было предугадать. Польза ведь для каждого - своя. И все же главным вкладом Одоевского в отечественную фан- тастику остался незаконченный утопический роман (видимо, пер- вая часть грандиозной, но так и не написанной трилогии). Фрагменты его впервые опубликованы в петербургском альманахе "Утренняя заря" за 1840 год. ...Позже аналогичные утопии будут выдавать на гора сотни авторов, начиная с гигантов (Уэллс) и кончая стаей канувших в безвестность поденщиков. Одоевский же первым и весьма прони- цательно высмотрел новую возможность построения Утопии не лунной или заморской, а отнесенной в будущее. В будущее, пре- образованное научно-техническим прогрессом. То, что Одоевский при всем своем увлечении мистикой в душе технократ, могли бы подтвердить многие его соученики по пансиону. Недаром его прозвали Фаустом! А при выпуске он, награжденный "большой медалью и правом на чин X-го класса", по традиции произнес речь, выбрав темой - науку: "Науки по- лезны, необходимы, спасительны для каждого гражданского об- щества... Они столь же беспредельны, как самая природа; они - ее искусственное начертание и объяснение тайных средств ее; их пределы - пределы Вселенной". Литературный прием, примененный Одоевским в его утопии, не нов. Автор-рассказчик во сне переносится на две с полови- ной тысячи лет в будущее, где "переселяется" почему-то в душу китайского студента Ипполита Цунгиева, путешествуюещего по России 44-го века. Письма "провинциала" другу полны совершен- но неумеренного восторга - побывать в центре мировой культу- ры! - автор же как бы резервирует для себя взгляд "со сторо- ны", иногда посмеиваясь над своим простодушным героем... Что касается технических достижений, то восторгаться есть чем. Разнообразные аэростаты и гальваностаты, управляе- мые "особыми профессорами", гигантские туннели с несущимися по ним электроходами (между прочим, слово - изобретение Одо- евского!), прогнозирование и управление погодой, система теп- лохранилищ, использующих вулканический жар Камчатки, "магне- тические телеграфы", пластмассы, синтетическая пища, телеви- дение... Словом, воистину преображенный лик Земли. (В скобках: Жюлю Верну в ту пору исполнилось 12 лет; то- го же примерно возраста были родители будущего Уэллса.) Человечество устремилось и в космос: "Нашли способ сооб- щения с Луною; она необитаема и служит только источником сна- бжения Земли различными житейскими потребностями, чем отвра- щается гибель, грозящая земле по причине ее огромного народо- населения. Эти экспедиции чрезвычайно опасны, опаснее, чем прежние экспедиции вокруг света; на эти экспедиции единствен- но употребляется войско..." Но предсказания отдельных технических чудес Одоевскому мало. И он дерзко заявляет, что вооруженное наукой и техникой человечество способно справиться и с явлениями космического порядка! Год 4338-й выбран потому, что все описываемые собы- тия приходятся на канун грандиозной катастрофы: столкновения нашей планеты с кометой Виела (Бьела). А потомки как будто и не склонны впадать в панику, уверовав в свою технику! Но это все - материальные стороны жизни в 44 веке. А как насчет духовной жизни, социального уклада, просто жизни? Увы, как и все утописты, русский писатель с задачей по- казать человека будущего не справился. Никому она пока не по зубам - и "люди будущего" почти в каждой утопии выходят все-таки современниками авторов... Социализма в России будущего автор, конечно, не предви- дел (впрочем, и сегодня это видится с трудом...), но и предс- казанный им общественный строй, весьма ощутимо отдающий "то- талитарной антиутопией", можно поставить писателю в нечаянную заслугу. При том, что многое, заставляющее насторожиться се- гоняшнего читателя-соотечественника Одоевского, ему самому вполне могло казаться пределом желанного. Итак, Россией по-прежнему правит царь. Правда, теперь это царь-поэт, для которого творчество не "хобби", а непре- менный атрибут власти! Улыбнемся... Далее, хотя общество в целом благоденствует, имущественное и сословное неравенство также сохранено. А вот с министерствами случились разительные метаморфозы: есть министерство истории, министерство филосо- фии, премьер же носит титул и вовсе непривычный - "министра примирений"; в его задачу входит своевременно прекращать лю- бые споры, включая семейные склоки. (Между прочим, готовность к компромиссу в этом обществе... оплачивается казной!) Тут нам, сегодняшним читателям Одоевского, не до смеху... В повседневной жизни люди непосредственны и раскованны, какой-либо внешний этикет отсутствует. Правда, лишь на повер- хности - суть бесед ограничена тем, что "принятых в свете"... Самое занятное в опубликованных фрагментах - это сцены "магнетических сеансов", дающих представление о том, как рос- сияне будущего проводят свой досуг. Собравшись вместе, они сначала вводят себя в эйфорическое состояние, вдыхая особые "возбуждающие газы", после чего беспрерывно улыбаются друг другу, поверяют сердечные тайны, затевают любовные игры... Все это очень напоминает "психоделические упражнения" с наркотиками каких-нибудь нынешних хиппи. И у читателя, хоть на минуту представившего себе ход мысли интеллигента-аристок- рата середины прошлого века, вероятно, впервые закрадывается смутное подозрение. Так ли упоен нарисованными картинами ав- тор сей утопии? Да утопия ли это вообще?! После ненароком оброненной фразы о том, что подобные коллективные игрища не только общеприняты, но и негласно предписаны каждому гражданину будущей России (на уклоняющихся смотрят как на подозрительных "асоциальных элементов"), по- дозрение переходит в уверенность. Это, конечно, самая настоящая утопия. Как понимаем мы ее сегодня, во всеоружьи горького опыта: казарменный "рай" пого- ловно счастливых... Мне все же кажется: его не поняли. Ни современники (ну, тем простительно), ни более поздние критики. Недаром Одоевс- кий столь старательно подчеркивает неумеренный восторг рас- казчика-провинциала. Двойственное отношение к собственной утопии (а теперь, перечитав еще раз опубликованные фрагменты, я все более убеж- даюсь: таковым оно, в сущности, и было) - результат также двойственной философии, которую исповедовал автор. Он считал, что его многие не понимают: славянофилы при- нимают за "западника", а петербургские интеллектуалы видят в нем отъявленного старовера-мистика. "Это меня радует, - писал он А.С.Хомякову, - ибо служит признаком, что я именно на том узком пути, который один ведет к истине". И в утопии своей он искренне воодушевлен теми успехами науки и техники, которые так преобразили жизнь его далеких потомков - и грустит по прошлому, которое они, кажется, основательно забыли. "Пародией на культуру без прошлого" называют роман Одо- евского самые радикальные сторонники видеть в этой книге пер- вую антиутопию русской литературы. Что ж, может быть, и пра- вы: что он еще задумывал, о чем собирался рассказать дальше, остается только гадать... Во всяком случае это несомненно первая в отечественной фантастической литературе утопия, которая заставляет заду- маться. Критически пересмотреть самое основу этой одновремен- но притягательной и пугающей деятельности: конструировании "идеального будущего". И во что заставляет поверить, так это в искренность осо- бого патриотизма русского писателя Владимира Одоевского. Осо- бого (а не единственно ли верного?), ибо автор не считает ну- жным скрывать все, что вызывает у него раздражение и активное неприятие. Отвлекаясь от романа - разве не фантастически-сов- ременно звучит такая вот запись в дневнике писателя (речь шла о правительственном циркуляре 1855 года, в котором признава- лось крайне критическое положение страны): "Ложь, многословие и взятки - вот те три пиявицы, кото- рые сосут Россию; взятки и воровство покрываются ложью, а ложь - многословием. Этот циркуляр есть истинный подвиг, больше полезный для государя и отечества, нежели взятие Кар- са... Можно отличить человека честного от негодяя по тому только pro он или contra циркуляра. Правда, последние напада- ют на него лишь стороною, говоря, например: что скажут иност- ранцы? Как будто иностранцы не знают всю суть лучше нашего! Напротив, признать опасность своего положения есть дело ума и силы. Кто знает свою рану, тот ее залечит, если можно, а бе- лилами ее не замажешь". До чего прозорливые люди писали во все времена фантасти- ку! И как очевидно было им уготовано - тоже от века - непони- мание у власть предержащих... Владимир Федорович Одоевский был из числа таких. Разве могло бы из-под его пера выйти простое восхваление, ура-пат- риотическая апология существующих в России порядков? Ему принадлежит афоризм: "Перо пишет плохо, если в чер- нильницу не прибавить хотя бы несколько капель собственной крови". Кровоточит и его утопия, его гимн будущей России.