В кн. Р.Брэдбери. Избранные сочинения в 3-х тт. т.3 М., Олимп, 1992 ВЛ. ГАКОВ ПОБЕГ ИЗ ДЕТСТВА Жизнь и книги Рэя Брэдбери С чего начать эту удивительную историю? Про то, как рос-рос вполне обычный мальчуган - и вдруг стал Писателем; настоящим волшебником, щедро рассыпающим свои диковины перед зачарованными, боящимися поверить в чудо зри- телями... И про то, как однажды к нему снова вернулось детст- во. Да, собственно говоря, никуда не уходило; как солнечные блики на капле росы, его картины являлись вновь и вновь, зыб- кие, переменчивые, ускользающие и готовые навечно растаять в памяти, они постоянно напоминали о себе, заполняли чистые еще страницы, которые в будущем предполагалось "заселить" ракета- ми, звездами и прочими чудесами. Все мы родом из детства... Но мне кажется, для человека, о котором пойдет речь, как ни для кого другого, именно детс- кие и юные годы оказались определяющими, в них заложен "клю- чик" к пониманию его последующего творчества. И, погрузившись в это обычное - но в то же время совершенно фантастическое де- тство, мы именно в нем незаметно для себя обнаружим все глав- ные книги моего героя, еще не написанные, но уже созревшие. Так с чего ж начать? Попробую-ка... с конца. Конец истории датируется ноябрем 1941 года. Еще точнее - днем выхода в свет очередного номера американского журнала фантастики "Сверхнаучные истории", в котором дебютировал мой герой. Четырьмя месяцами раньше, в самый разгар июльской ду- хоты, из нью-йоркской редакции через всю Америку, в Лос-Анже- лес полетела бандероль. Содержимое конверта сводилось к стан- дартному письму за подписью редактора Олдена Нортона, в кото- ром адресата извещали, что его рассказ "Маятник" принят к пу- бликации, и приложенному чеку. 18 июля письмо было получено. На почтовой квитанции дол- говязый юноша в очках и с улыбкой в пол-лица расписался так: Рэй Брэдбери. Автора-новичка еще никто не знал, и заплатили ему, как водится, немного: 27 долларов 50 центов. Правда, и они приш- лись кстати - много ли заработаешь, торгуя на улицах газетами (а именно это и составляло основной заработок молодого челове- ка)? Но разве в деньгах было дело: до того рассказы дебютанта печатались только в любительских "самопальных" изданиях - а тут первая публикация в профессиональном журнале, который чи- тали по всей Америке! Лучшего подарка ко дню рождения, а его оставалось ждать месяц с небольшим, начинающему автору трудно пожелать. И хотя рассказ был написан в соавторстве (известный уже писатель Генри Хассе, живший по соседству, любезно согласился выправить текст - а в результате переписал рассказ целиком), и даже в таком, улучшенном виде оказался, прямо скажем, так себе, - радости это не убавило. Дебют - всегда радость. В той истории оказался замешан еще один "дебютант" поне- воле. Если б знал Олден Нортон, всего-то неделю, как сменив- ший в редакторском кресле Фредерика Пола, что за находка отк- рыла его, Нортона, послужной список! Навряд ли взгляд его за- держался дольше обычного на одной-единственной строчке плате- жной ведомости - а ведь там стояло имя, лишь благодаря кото- рому история сохранит и имя самого Нортона... Ну, а счастливый автор - о чем думал он, читая и перечи- тывая по нескольку раз сухо-официальное извещение в пять строк, разумеется, звучавшее в тот день для него дивной музы- кой? Строил грандиозные планы? Проигрывал в уме сюжеты еще не написанных рассказов, грезил о будущей славе?... Вероятно, так. И скорее всего из эгоизма, свойственного молодости, за- был мысленно поблагодарить свою память - и детство, питавшее ее все эти годы. Я представляю себе: вот он стоит у распахнутого окна тесной квартирки, возбужденный, с широко раскрытыми глазами, и кажется ему, что смотрит он в будущее. Память же незаметно возвращает его назад, как на фотопластинке проявляя в мозгу образы всех стариков, взрослых и детей, все увиденные города и прочитанные книги. Все страхи и радости, что давно позади, все утра, полдни и закаты, и темные ночи. А "над головой... летают в воздухе все эти июни, июли и августы, сколько их бы- ло на свете". Внизу под окном гудят клаксоны автомобилей, стоит обыч- ный городской гул, пахнет бензином и плавящимся от невыноси- мой жары асфальтом. А в тишине комнаты оседает белый пух оду- ванчиков, только хозяин квартиры его все никак не заметит. Да и откуда им взяться, одуванчикам - в городе, на исходе июля? Возвращение в Детство еще не осознано. Но само оно уже неотрывно стоит перед глазами. Почва. "...перед вами книга, написанная мальчишкой, который вырос в маленьком иллинойском горо- дке и увидел, как наступил Космический Век, как сбылись его мечты и надежды". Рэй Брэдбери не мог, подобно поэту, сказать про себя: "Когда я пришел на эту землю, меня никто не ожидал". Его по- явления в мире литературы ждали с нетерпением. Уходило в историю второе десятилетие XX века. Научную фантастику писали уже не один год. В Англии выш- ли главные книги Герберта Уэллса, гениально предвидевшего мно- гие из социальных потрясений начала столетия; немцы зачитыва- лись собственным классиком, более ориентированным на технику Курдом Лассвицем. Что касается Франции, то она по-прежнему хранила верность своему Жюлю Верну, не собиравшемуся молчать даже за гробовой доской: он умер в 1905 году, но еще пять лет каждое полугодие читатели, как и прежде, получали новый роман из серии "Необыкновенных путешествий". Не отставала и Америка. Критики и читатели в полной мере успели оценить великое наследие романтиков - Эдгара По, Ната- ниэла Готорна, Вашингтона Ирвинга и Амброза Бирса; но насту- пали иные времена и безумные идеи носились в воздухе. Выходец из Люксембурга, инженер-изобретатель Хьюго Гернсбек как раз тогда всерьез задумался над идеей периодического издания, по- священного исключительно фантастике. Пока же другой кумир по- жинал лавры читательской популярности: и дети, и взрослые вы- рывали друг у дружки книжки Эдгара Райса Берроуза, имена Тар- зана и Джона Картера "Марсианского" были у всех на устах. Нарождающийся век требовал появления нового поколения пи- сателей, которым гиганты прошлого передали бы свою эстафету. Но пока авторы фантастических книг были азартными одиночками, да и имени этой литературе еще не придумали. Чтобы она стала явлением культуры, приметой века - потребуются годы. Пульс времени то замедлялся, а то вдруг случался взрыв: события, люди, идеи - все смешивалось воедино, как в калей- доскопе. Каким обещающим, например, выдался для фантастики замечательный двадцатый год двадцатого века! Еще жива была в памяти новогодняя ночь, а спустя сутки, 2 января в семью счетовода Озимова из еврейского местечка Пе- тровичи, что под Смоленском, пришла новая радость: родился сын, которого назвали Исааком. Позже, когда свирепствующий голод погнал семью на поиски счастья в Америку, имя и фамилию трехлетнего малыша станут произносить на английский манер: Ай- зек Азимов... Следующее событие не заставило себя ждать: в пражских книжных магазинах на прилавках появилась только что вышедшая новая пьеса - "R.U.R. Россумовские Универсальные Ро- боты" Карела Чапека. Что означало слово "робот", тогда еще никто не знал. Ну не удивительно ли! В один месяц одного и того же года пришли они в мир литературы - роботы и будущий отец "роботех- ники", создатель знаменитых Трех Законов. Карел Чапек умрет перед самой оккупацией Чехословакии гитлеровцами, не подозре- вая о существовании "наследника"... Такие совпадения - случайность; но и эта, как положено, была лишь проявлением необходимости. Присутствие новой литера- туры уже ощущалось в воздухе. И вот в полдень 22 августа про- изошло еще одно событие - на сей раз имеющее самое прямое от- ношение к нашему рассказу. В четыре часа пополудни крик новорожденного огласил ро- дильное отделение больницы на улице Сент-Джеймс-стрит, 11, в городе Уокиган, штат Иллинойс. Счастливые родители, живущие неподалеку, в одном квартале от больницы, назвали малыша Рэй- мондом Дугласом (второе имя в честь знаменитого актера Дугла- са Фэрбенкса). Но сколько он помнит себя сам, никто и никогда не называл его иначе, чем просто - Рэй. Раннее детство - это прежде всего Дом и Родители. Ранние детские впечатления - почва, на которой произрос талант Рэя Брэдбери. Ему повезло с семьей: почва оказалась плодородной и заботливо распаханной. ...В 1989 году я смог, наконец, побывать в Уокигане, о котором до того писал "по наитию" 1/ . Пришлось уговорить Фре- дерика Пола, встретившего меня в Чикаго, сделать специальную "экскурсию" на пол-дня, чтобы заехать в Уокиган, приткнувший- ся на берегу озера Мичиган, на пол-пути между Чикаго и Милуо- ки. Что я ожидал увидеть? Обыкновенный заштатный городок "од- ноэтажной Америки", о которой все знают, но, пока не увидят своими глазами - не верят; ничем особенно не примечательный - в этой стране, поклоняющейся идолу Стандарта, они все на одно лицо... В местном экскурсионном бюро нам быстро сообщили, как проехать на улицу Сент-Джеймс. Тот самый белый дощатый дом стоял как ни в чем ни бывало, за семь десятилетий, говорят, даже не пережил сколько-нибудь заметного ремонта, вот только гараж пристроили! Меморальная доска отсутствовала: ни новые жильцы, ни сотрудники бюро о своем знаменитом "соотечествен- нике" не слыхали. (То, что в городке родился популярный в свое время комик Джек Бенни, отмечено даже в туристском прос- пекте. Америка...) Но тогда, семьдесят лет назад тихий, полусонный Уокиган - по сути, деревня - одним боком все-таки умудрился притулить- ся к Прогрессу. В прямом и переносном смыслах: город прореза- ло шоссе, а по берегу озера пролегла железная дорога. В те годы Чикаго и Милуоки были уже крупными, набиравшими силу ин- дустриальными центрами, до каждого из Уокигана - не более по- лусотни километров; так что отзвуки большого мира нет-нет да взрывали неспешный сельский уклад жизни. Город не то чтобы утопал в зелени, но в жаркое послеобе- денное время сиесты каждая улочка представляла спасительную возможность укрыться в тени; ее давали буки, вязы и особен- ный, растущий только в северных штатах "сахарный" клен, из сока которого делали вкуснейшую патоку. На тенистых перекрес- тках степенно раскланивались друг с другом горожане и не спе- ша обменивались новостями. В городке все знали всех. Даже сегодня редкие здания в Уокигане достигают шести этажей. В 20-е годы это были в большинстве своем одноэтажные, редко - двухэтажные домики; под черепичной крышей, окна укра- шены решетчатыми ставнями и бесхитростными витражами из цвет- ных стекол. Выделялись своей архитектурой лишь мэрия и цер- ковь со шпилем, куда ходили не из-за какой-то там набожности, а так, по привычке... В магазинчиках торговали снедью, "хоз- товарами" и всем чем угодно; а вырезанная из дерева раскра- шенная фигура индейца с трубкой в зубах служила украшением табачной лавки. В истинно американском заведении - аптеке можно было не только купить всякую мелочь (кроме лекарств), но и закусить, и бесплатно выслушать все местные новости. А рядом, напоминая о близости Чикаго, наверняка помещалось ску- чное, наспех отстроенное здание местного отделения какого-ни- будь банка или страховой компании... Обязательный кинотеатр, менее обязательная городская библиотека да случайные бодрящие радости в виде заезжих цирков Барнума. На улицах - редкие автомобили (в США автомобильный бум еще только набирал обороты), из коих самым значительным и не- повторимым было чудо цивилизации, предмет восторга местной де- творы: пожарная колымага (глядя на старинный рисунок, не возь- мешь в толк: то ли это еще повозка, то ли уже автомобиль?) с усатым брандмейстером в золоченом шлеме. Железнодорожная ста- нция, обычно тихая и мирная, но иногда как по мановению ока преображающаяся: стоит только звякнуть рельсу, дрогнуть дале- кому сигналу - и через мгновение, взрывая тишину на перроне скрежетом, свистом и деловитым перестуком колес, как вихрь пронесется шумный, полный жизни и энергии экспресс из Чикаго. И снова тишина. Покойный мир безмятежности, приличия и заведенного веко- вого порядка вещей. Если бы не шоссе... "Оно проносилось тут же рядом, но шоссейные ветры пахли далеким прошлым, миллиарда- ми лет. Огни фар взрывались в ночи и, разрезав ее, убегали прочь красными габаритными огоньками, как стайки маленьких яр- ких рыбешек, что мчатся вслед за стаей акул или стадом скита- льцев-китов... В ночи через их городок текла река, река из ме- талла - она... набегала и убегала и несла с собой древние аро- маты приливов и отливов и непроглядных морей нефти". Эти строки Брэдбери напишет спустя сорок лет. Но разве не о родном Уокигане сказано? * * * В городе семью Брэдбери знали. Дед и прадед будущего пи- сателя, потомки первопоселенцев-англичан, приплывших в Амери- ку в 1630 году, в конце прошлого века издавали две иллинойс- кие газеты: в провинции это уже определенное общественное по- ложение и известность. Как, впрочем, и свидетельство принад- лежности к местной "интеллигенции". Тут же, в Уокигане, ро- дился и вырос отец Рэя - Леонард Сполдинг Брэдбери. В шест- надцать лет он, подобно сотням тысяч сверстников, собрал че- моданчик и махнул из родительского дома на Запад, в край грез и надежд, на поиски счастья и успеха, в которые каждый амери- каней верит с пеленок. Вряд ли счастье улыбнулось ему в далекой аризонской пус- тыне, так как в скором времени он вновь объявился в родных местах. Устроился на работу, обзавелся жильем; встретил деву- шку, шведку по происхождению, Мари Эстер Моберг - не красави- цу, но симпатичную, с большими живыми глазами... К моменту ро- ждения Рэя Леонард Брэдбери, которому не исполнилось и тридца- ти, служил линейным монтером в электрической компании и был отцом четырехлетнего сынишки - Леонарда-младшего 2/. Передо мной две выцветшие фотографии из семейного архива Рэя Брэдбери. На одной, 1911 года, - все семейство во главе с дедом. Даже не зная никого в лицо, отца будущего писателя мо- жно угадать сразу. Вот он стоит, Леонард Брэдбери, коренастый юноша лет двадцати с открытым, скуластым лицом; зачесанные на- зад волосы обнажают лоб если не мыслителя, то, во всяком слу- чае, человека думающего. Приветливые глаза смотрят спокойно и доброжелательно... Рядом другое фото, датируемое уже 1923 го- дом: малыш в мини-комбинезоне на садовой дорожке во дворе уо- киганского дома Брэдбери. Голые коленки, копна светлых волос, челка на лбу, оттопыренные уши. Мальчишка как мальчишка, руки, по обыкновению, в карманах, брови вызывающе насуплены. Но сто- ит обратить внимание на глаза - не по-детски глубокие, широко расставленные и чуть прищуренные под сведенными к переносице бровями, - и становится ясно, что перед нами сын Леонарда Брэ- дбери - Рэй. Странные эти глаза: спокойные, пытливые, светя- щиеся каким-то внутренним светом, отличающим художников. Малыш на фотографии еще по-детски косолапит, но этот че- ловечек уже знает, что к чему, и крепко стоит на земле. Рэй Брэдбери редко вспоминал отца, чаще - мать, и только в третьей книге, сборнике рассказов "Лекарство от меланхо- лии", вышедшем в 1959 году, мы читаем трогательное, хотя по- -прежнему сдержанное посвящение: "Отцу с любовью, проснувшей- ся так поздно и даже удивившей его сына". Леонард-старший по- священия прочесть не мог, он умер за два года до этого, в во- зрасте шестидесяти шести лет. В действительности отца Рэй любил всегда, только редко говорил об этом. Писателю трудно скрыть свои симпатии, рано или поздно все каким-то образом просочится на бумагу. Брэдбе- ри - не исключение, достаточно раскрыть его книгу детских во- споминаний - "Вино из одуванчиков" и обратить внимание на имя главного "взрослого" персонажа: Леонард Сполдинг... А сборник стихотворений "Когда слоны в последний раз во дворике цвели" он снабдил вовсе уж ностальгическим посвящени- ем: "Эта книга - в память о моей бабке Минни Дэвис Брэдбери и моем деде Сэмюэле Хинкстоне Брэдбери, и моем братишке Сэмюэле и сетренке Элизабет. Все они давно умерли, но я по сей день их помню". Он действительно помнил их всех, живых и мертвых, все многочисленное семейство Брэдбери, и потом нет-нет да и вставит знакомое имя в какой-нибудь рассказ. Помните дядюшку Эйнара и его чудо-семейство? Но вся шту- ка в том, что был в реальности такой дядюшка, эксцентричный и добрый, самый любимый из родственников! Когда в 1934 году семья окончательно перебралась в Лос-Анжелес, туда же, в Ка- лифорнию, поближе к родственникам переехал и он - к неописуе- мой радости племянника. Вообще с дядьями Рэю повезло - в до- машней бибиотеке второго, Биона (он также упоминается в одном из рассказов), мальчику впервые открылись во всем великолепии неведомые страны и далекие звездные миры. Наконец, была еще тетя Невада, которую в семье звали просто Невой - и это имя встретится читателю рассказов Рэя Брэдбери... Такая вот большая дружная семья пополнилась 22 августа 1920 года новым членом, Рэем Дугласом. Действительно, его ждали в этом мире. Удивляешься порой, скольких любознательных и шустрых мальчишек, мудрых и добрых стариков и лишь на вид строгих старушек, скольких сильных и работящих мужчин и их красивых и любящих женщин вывел потом писатель в своих произведениях. И что интересно: в тех из них, что относятся к годам детства, почти не встретишь негодяев, злодеев, обманщиков. Будто их вовсе не было. Детская память - самая яркая и цепкая, говорят психоло- ги. Остается позавидовать детству Брэдбери, раз память его со- хранила только эти лица - добрые и светлые. О том, что детство Брэдбери было таким, а не иным, мы знаем доподлинно: раскройте любой сборник и внимательно, не пропуская деталей и подробностей, перечитайте рассказы. Писа- тель уже обзавелся биографами (из коих самый известный - ста- рый друг Брэдбери, Филипп Ноулан), но, право же, лучше дове- риться его собственной памяти. Уникальной памяти: "У меня все- гда присутствовало то, что я бы назвал "почти полным мыслен- ным возвратом" к часу рождения. Я помню обрезание пуповины, помню, как первый раз сосал материнскую грудь. Кошмары, обык- новенно подстерегающие новорожденного, занесены в мою мыслен- ную шпаргалку в первых же недель жизни. Знаю, знаю, это нево- зможно, большинство людей ничего такого не помнит. И психоло- ги говорят, что дети рождаются не вполне развитыми, лишь спу- стя несколько дней или даже недель обретая способность видеть, слышать, знать. Но я-то - видел, слышал, знал..." Он отчетливо помнит первый снегопад в жизни. Более позд- нее воспоминание - о том, как его, тогда еще трехлетнего нес- мышленыша, родители первый раз взяли с собой в кино. Шел на- шумевший немой фильм "Горбун собора Парижской богоматери" с Лоном Чэйни в главной роли, и образ урода поразил маленького Рэя до глубины души. Однако самым ярким воспоминанием был по- дарок тети Невы к Рождеству (шел тогда моему герою шестой год). Книжка в нарядной обложке, сборник сказок, названный так про- заически - и так сказочно: "Давным-давно"... В 1926 году ему исполнилось шесть лет - и сколько новых потрясений, поворотов, светлых и грустных, уготовила ему судьба в этот год! Почти одновременно он столкнулся с таинствами рождения и смерти; неудивительно, что в будущих произведениях они час- тенько пойдут "рука об руку" - как в жизни. Зимой умирает де- душка, но народу в семействе Брэдбери не убавилось: у братьев Леонарда и Рэя появляется сестренка Элизабет... А тут уже на- летела новая стихия, ворвавшаяся в его жизнь, как в жизни большинства сверстников, - школа! Ворвалась, но только на мгновение. Рэй поступает в первый класс, однако и месяца не проходит, как неожиданный круговорот событий вновь резко ме- няет все его существование. Новое чудо, доселе не изведанное, чудо из чудес - путе- шествие: семья Брэдбери переезжает в Аризону, буквально через всю страну! Впрочем, сначала еще был Чикаго... Во все глаза смотрел Рэй на гигантский, постоянно изменчивый и бурлящий в бесконе- чном водовороте дел город; громады небоскребов в Downtown'е - деловом центре, опутанном знаменитой чикагской "Петлей" (мет- ро-надземкой), были самим олицетворением Мощи, Напора и Дви- жения. Зачарованный, топтал мальчик мостовые и тротуары, где каждую секунду что-то случалось, и на каждом метре произрас- тало Новое и Удивительное; и где каждый шаг грозил непредви- денной опасностью. Все было совсем не так, как в тихом, зна- комом до последнего булыжника на мостовой Уокигане. Не тогда ли, в шестилетнем возрасте появилось у Рэя Брэ- дбери это отношение к Прогрессу, о котором мы можем судить по его книгам? Так и видишь перед собой широко раскрытые мальчи- шечьи глаза, в которых все перемешалось - и восхищение, и не- доверие, и неподдельный ужас... * * * Итак, из Чикаго - долгое путешествие на дальний Запад; из гудящего улья мегаполиса - в мертвую, выжженную зноем и су- ховеем Аризону, в город Тусон, знакомый Леонарду Брэдбери по скитаниям в молодости. Последний оплот цивилизации на самой границе "безрадостнейшего места в Соединенных Штатах", пусты- ни Хила, где ничего нет, кроме стреловидных кактусов и миражей. На юго-запад, по бесконечным кукурузным полям родного Ил- линойса; после пересечения границы штата - прямиком в крупный город Сент-Луис, который американцы считают местом "стыковки" Востока и Запада; далее снова на юг, вдоль западного берега величайшей водной артерии на континенте - Миссисипи; потом, по южным отрогам плато Озарк - в Техас, пропахший нефтью и кровью; за Далласом - повернуть на запад, оставляя севернее далекие вершины Скалистых гор, в направлении пограничного го- рода Эль-Пасо, где мексиканцев уже значительно больше, чем чи- стокровных янки; и наконец, петляя в мрачных горных ущельях, преодолевая перевалы, вдоль самой границы с Мексикой - на за- пад, до самого Тусона. Дальше пути не было, одна мертвая пот- рескавшаяся земля... Даже мысленное путешествие по страницам географического атласа и то выглядит заманчиво. А шестилетний Рэй испытал все это наяву. Первый раз в жизни у него появилась возможность вволю поглазеть по сторонам, наблюдая Америку - во всем ее ра- знообразии. Он часто будет это делать в дальнейшем: ездить по стране и смотреть, смотреть, смотреть - из окон поездов или высовываясь из обшарпанного "фордика", на котором семья пере- возила нехитрые пожитки за тысячи километров. Провожая взглядом проплывающие вдали леса, равнины и горные цепи, заглядывая вниз на мелькающие в пролетах мостов бурные и тихие реки, пересекая шумные, пропахшие бензином го- рода, богатые ранчо и одинокие фермы, такие же старые и молча- ливые, как их хозяева; просыпаясь среди ночи, особенно жуткой и беспросветной в пустынях и прериях американского Запада, или выходя поразмять ноги на безымянном полустанке, он еще не по- нимал, не мог понять, что все это - его материал. Что из этой податливой массы впечатлений и образов ему, наследнику дела Торо и Уитмена, в будущем предстоит вылепить "свою" Америку. "Маленькие города проносятся, мелькают и катятся в ноч- ную тьму, освещенные и темные, унылые и приветливые, крепко спящие или бодрствующие, мучимые какой-то скрытой болью, а я из окна своего вагона читаю, ощущаю страницы их жизни и желаю им добра... Хорошие люди, главным образом хорошие люди, не слишком счастливые и не слишком несчастные..." Америку Брэдбери не увидишь с высоты, в иллюминатор са- молета. Хорошо осматривать эту страну из окна поезда, с нес- пешным перестуком ползущего из одного ее конца в другой: "Мы летаем высоко и с высоты ничего не видим, а потом еще удивля- емся, отчего люди живут в таком отчуждении. Нет уж, дайте мне поезд, чтобы я мог увидеть, узнать, глубоко почувствовать и пережить историю нашего народа. ...Сидя в поезде, вы можете мысленно участвовать в прокладке дорог, заводить фермерское хозяйство, возделывать землю, рубить для изгородей лес, стро- ить стены из камней, разгонять мрак ночей, зажигать лампы в одиноких хижинах или вдруг воздвигать большие и малые города и затем по сторонам глядеть на все это, ощущая волнующее чув- ство гордости. За свою жизнь я создавал такую страну тридцать или сорок раз. Благодаря поездам я изучил пути, по которым на- ша нация шла с момента своего рождения до зрелых лет, и они знакомы мне, как извилины на моей ладони". Много лет спустя, в 1964 году, документальная лента "Аме- риканское путешествие", снятая по сценарию Брэдбери, стала "гвоздем" национального павильона на Всемирной выставке в Нью- -Йорке. (Тем же летом вместе с двумя дочерьми писатель совер- шил ностальгическое путешествие в Иллинойс, в город детства...) Но это будет позже. Пока же, в мае 1927 года семья воз- вращается в Уокиган. Снова грустное и радостное перемешано друг с другом: умерла от пневмонии годовалая сестренка и чуть было не утону- ла двоюродная (в раннем рассказе "Озеро" Брэдбери опишет и этот эпизод), - но год принес с собой и новые радости, непре- менные спутники беззаботной мальчишеской жизни: игры, тайны, "зарытые сокровища" и "стычки с индейцами", бесконечные "пре- рии" и "труднопроходимые джунгли". Как все это легко предста- вить себе в семилетнем возрасте, лазая по городским пустырям и окрестным рощицам! Так быстро и нескучно проходит осень, за ней - тягучие и тменые зимние месяцы. Мальчик где-то прихватил коклюш, и на три недели его уложили в постель. Долгими вечерами, когда так не хочется спать, мать читает при свечах жуткие истории Эдга- ра По, а впечатлительный Рэй слушает затаив дыхание. Перед его глазами - серые подземелья, в которых едва слышны стоны замурованных узников, нетопыри, сомнамбулы, орудие пытки - маятник с острым лезвием на конце. А названия - сколь сладос- тно одно произнесение их вслух! Бочонок Амонтильядо, Маска Красной Смерти и зловещий Дом Эшеров, погружающийся в темные, как ночь, воды озера... Будущему писателю надолго запомнились эти зимние вечера в отблесках свечей, и в его собственных рас- сказах мы не раз встретим и самого "господина По", и многие порождения его болезненной фантазии. Но проходит зима, светлеют вечера, и вновь - радостные весна и лето. Только лето это необычное: об этом, вроде бы ничем ни примечательном лете 1928 года читатели Брэдбери зна- ют так много, что и добавить нечего. В книге "Вино из одуван- чиков", вышедшей спустя почти три десятилетия, он все сам по- дробно рассказал - каким был тогда, чем грезил и чего боялся. Что из того, что исследователи не пометили эти летние месяцы в биографии моего героя никакими особыми приметами! Свершились события посущественнее тех, что заносятся в офици- альные биографии: в душе мальчика наступал перелом, приходило осознание себя самого и своего места в жизни. Только происхо- дил процесс незаметно и тихо. Герою повести Дугу - двенадцать, но мы-то знаем, что именно таким был в тот год восьмилетний Рэй Брэдбери. Нам, например, известно, как за одно лето он до дыр из- носил пару новеньких теннисных туфель. И как, затаив дыхание, слушал неторопливые рассказы стариков, таких же древних, что и полковник Фрилей, - про давешние битвы, про "Эйба" Линколь- на и форт Самтер, и про первых поселенцев... Нам столь же доподлинно известно, как не прочь был Рэй, в компании сверстников, подшутить в ночь на 1 ноября, канун Дня Всех Святых, над соседями: напялив страшные маски - Смер- ти, Скелета, Ведьмы и прочих, - позвонить в полночный час в дверной колокольчик и, стоит хозяевам открыть дверь, потребо- вать, согласно обычаю, замогильным голосом: "Угости или пеняй на себя!" А по воскресным дням заглянуть на кухню, где уж не- пременно чем-нибудь угостят: блинчиками с медом или традицион- ным - только что из духовки! - яблочным пирогом. С шиком про- катиться на автомобиле, если кто подвезет. В десятый раз схо- дить на ковбойский фильм. Сбегать на станцию, чтобы в сотый раз лицезреть проносящийся мимо экспресс. Не пропустить ни од- ного приезда цирковой труппы. И, забыв о предупреждениях ста- рших насчет ангины, хватануть - сразу, на одном дыхании - пол- брикета сливочного мороженого. А то еще погрызть жареной ку- курузы и выкинуть початок прямо на мостовую: какой же мальчи- шка в его возрасте унизит себя урной... А сколько он всего не любил! Дождливые дни и тяжелые предгрозовые ночи. Хмурых нераз- говорчивых незнакомцев, изредка появлявшихся на улицах Уоки- гана. Зловещий овраг в лесу: ходили слухи, что там по вечерам бродит какой-то тип, которого мальчишки прозвали Одиноким (позже это реальное воспоминание детства выльется в целый эпизод повести "Вино из одуванчиков")... Иногда - школу, ког- да случалась выволочка от учителя, изредка - родителей, когда те становились чересчур строги. Мальчишек-забияк, которые, бывало, поколачивали не умевшего как следует драться Рэя. Бо- лезни, несчастья, похороны. Наверное, каждый из нас смог бы многое выудить из собст- венной памяти; у всех было свое необыкновенное лето, и даже не одно. Лето, когда вдруг, в одночасье ощутишь, как велик и удивителен мир вокруг, и сколько в нем разных, в большинстве своем приятных людей; и как много еще времени впереди - дос- таточно, чтобы совершить все, что задумал. А с другой стороны, обычно, то же лето приносит и разочарования, и первые страхи смерти, и еще неоформленное, чисто инстинктивное убеждения, что такого лета больше никогда уже - не будет... Лето двадцать восьмого года Рэй Брэдбери запомнил на всю жизнь. Почему именно это - обыкновенное, простое и радостное, каких немало наберется в жизни каждого подростка? В книге об этом ни слова, и можно только строить догад- ки. Но вот осенью определенно случилось событие, которое под- вело черту беззаботному и внешне бесцельному детскому сущест- вованию - и как знать, может быть, лето 1928 года стало дейс- твительно последним "детским" летом Рэя Брэдбери. Осенью восьмилетнему мальчику впервые попал в руки жур- нал научной фантастики. Семя упало в распаханную почву. Корни. "Лучшие мои часы - это те, что я провел в библиотеках. А потом появился Гитлер. Его инквизиторские методы я испытал на себе самом. С другой стороны, в детстве я по- долгу стоял перед пожарными станциями, любуясь большими красными автомобилями и красивыми мундирами. Но вот однажды сре- ди ночи загорелся дом наших соседей. Я выскочил из постели и выбежал на улицу как раз в тот момент, когда пожарный ка- рабкался по фасаду дома. В памяти у меня это осталось как кошмар. Позже в Америке появилось словечко "маккартизм", и нача- лась "охота на ведьм". Горели книги в Кливленде, в Бостоне... И я подумал: од- но поколение пишет книги, другое их сжи- гает, третье сохраняет в памяти". Тут самое время сделать остановку. Наша "машина времени" еще вернется в годы детства Рэя Брэдбери, чтобы мы смогли воочию наблюдать, как семя даст ход и из земли появится робкий зеленый росток. Сегодня творчество этого мастера напоминает могучее дерево, ветвистое, с обшир- ной кроной; и прежде чем исследовать ствол, ветви, есть смысл попристальней вглядеться в корни. В случае с Брэдбери критикам не везло на определения. Пытаясь "вогнать" творчество писателя в удобные схемы, кем только его ни называли: "писателем-фантастом", "психологом-ре- алистом"... Находили истоки в мире сказки, "готической" тра- диции, американском романтизме. А он, словно играючи, мешал одно с другим, в одинаковым успехом пробовал силы в реалисти- ческой прозе и строгой научной фантастике, в жанре фантастики "ненаучной" - фэнтези и в литературе ужасов (horror), а кроме того писал сказки, пьесы, стихи... Даже тексты к комиксам со- чинял с удовольствием - и это тоже, при ближайшем рассмотре- нии, не случайность. Ну посмотрите... Научный фантаст написал "Вино из одува- нчиков" и полные скрытой теплоты реалистические новеллы об Ирландии и Мексике. Реалист на поверку оказывался с головой погружен в мир ночных кошмаров, колдовства и сверхъестествен- ного; или под пером его вдруг оживали роботы, стартовали кос- мические ракеты и "машины времени". Певец патриархальной ста- рины с юношеским воодушевлением славил звездный старт челове- чества, вкусившего "золотых яблок Солнца", - а потом вдруг становился мрачен и угрюм, и тогда на свет являлись рассказы, от которых веяло могильным холодком. Между тем, все это - один и тот же Рэй Брэдбери. Таков он и в жизни: добрый и яростный одновременно, когда веселый и остроумный, а порой уныло-назидательный, как церковный пропо- ведник. И свою писательскую жизнь он прошел, стремясь назло критикам все смешать в кучу: науку с потусторонним, сарказм с верой, детскую наивность - с "детскими" же мудростью и прони- цательностью. У меня есть его портрет: спокойный пытливый взгляд из-за стекол очков, плотно сжатые губы; лицо освещено сбоку, полови- на его как бы выхвачена из тьмы, отчего оно кажется маской древнегреческой трагедии. Светлая половина, темная половина - и не разъять их, продолжающих друг друга... Литературоведческие схемы множились, а реальный Брэдбери все ускользал от аналитического скальпеля. То, что я читал о нем, - лишь часть правды, одна из версий, подкрепленных деся- тком-других произведений; но есть и другие... Может быть, про- ще покопаться в его биографии, прислушаться к собственному "голосу" писателя, запечатленному на тысячах страниц, и послу- шать, как он жил, чем занимался и какие книги читал. Здесь, в переплетении корней, мне кажется, и кроется за- гадка Рэя Брэдбери. Они глубоко уходят в пласты почвы-памяти, переплетаются, заслоняя друг друга, но разглядеть их можно. В его рассказах полным-полно всяких кошмаров: скелетов, привидений, колдунов и ведьм - однако весь этот "макабр" име- ет мало общего с конвейером литературы ужасов, которой зава- лены прилавки книжных магазинов. В детстве Брэдбери повидал множество диковин, перезнакомился не с одним "колдуном", и по- пробовал бы кто доказать впечатлительному мальчику с необыча- йно развитым воображением, что всего этого не было в реально- сти - пусть какой-то иной, но реальности! "Мои ранние впечатления обычно связаны с картиной, что и сейчас стоит перед глазами: жуткое ночное путешествие вверх по лестнице... Мне всегда казалось, что стоит мне ступить на последнюю ступеньку, как я тотчас же окажусь лицом к лицу с мерзким чудовищем, поджидающим меня наверху. Кубарем катился я вниз и с плачем бежал к маме, и тогда мы уже вдвоем снова взбирались по ступенькам. Обычно чудовище к этому времени ку- да-то убегало. Для меня так и осталось неясным, почему мама была начисто лишена воображения: ведь она так и не увидела ни разу это чудовище". С такими переживаниями в детстве - как не сочинять потом кошмарные истории! Но из всех "туч", застилавших ясный, сол- нечный полдень детства, одна оказалась для Рэя Брэдбери самой примечательной: легенда о колдунье в их собственной родослов- ной. В семье бытовала легенда о пра-пра-...-бабке, будто бы сожженной на знаменитом Сейлемском процессе над ведьмами в 1692 году (там, правда, осужденных вешали, а кроме того, имя Мэри Брэдбери в списке проходивших "по делу" могло оказаться простым совпадением, но кто ж из мальчишек откажется от такой родословной!). Факт остается фактом: с детства он считал себя правнуком колдуньи, на всю жизнь объявив священную войну тем, кто был повинен в ее смерти. Понятно, почему в его рассказах ведьмы и колдуны чаще всего - добрые; а иногда это просто обездоленные, загнанные, нуждающиеся в поддержке и сочувствии жертвы преследований со стороны пуритан, ханжей и "чистюль"-законников. И почему сло- ва "нечистая сила", "потустороннее" в произведениях писателя иногда относятся к существам более человечным, чем их посюс- торонние гонители во плоти и крови. А что такое "охота на ведьм", он испытает на собственном опыте, но это будет позднее, в пятидесятые годы, когда у него на родине реакционеры развернут свой шабаш... У Брэдбери есть несколько действительно жутких расска- зов, от которых мороз проходит по коже. Но все ужасы, страхи и злые козни в них вовсе не от колдунов, оборотней или ожив- ших мертвецов. К последним писатель относится так же, как лю- бой американский мальчишка, начитавшийся "страшных" сказочных историй, которыми полна англоязычная детская литература: гла- за раскрыты в притворном ужасе, а на деле ник капельки не страшно. Когда кошмары становятся частью фольклора, они пе- рестают по-настоящему пугать: многие ли наши маленькие сооте- чественники всерьез боятся Бабы-Яги или Кощея Бессмертного?.. Зато подлинное горе и несчастье идет как раз от тех, кто старательно рядится в человеческое обличье. Этих бесцветных, внешне ничем ни примечательных существ (иногда они напоминают людей, но чаще - какие-то абстрактные символы, обобщенные пор- треты зла) больше всего боится Рэй Брэдбери. Не случайно свою главную книгу он называет тревожной цитатой из Шекспира: "Чувствую, что Зло грядет". Зло грядет в образе Людей Осени. Задумался о них Рэй Брэдбери, разумеется, не в детстве. Начальные годы его жизни были окрашены преимущественно в ра- достные, солнечные тона, вокруг всегда оказывались добрые и отзывчивые люди, "не слишком счастливые, но и не совсем несча- стные". Но, видимо, зоркий детский глаз фиксировал в окружаю- щем не одно только "хорошее". Когда появились его первые рас- сказы - и это были именно "страшные" рассказы, - выяснилось, что он прекрасно знает, о чем пишет. Стало быть, они не раз повстречались ему на пути, Люди Осени. * * * Свой первый сборник, названный "Темный карнавал", он почти полностью посвятил им. А переиздав книгу несколько лет спустя, теперь уже под названием "Страна октября" (опасаясь очевидных аллюзий, наши редакторы все как один требовали от авторов предисловий и вступительных статей к сборникам Брэд- бери переделать название в "Осеннюю страну"), снабдил ее не- ким подобием эпиграфа "под настроение": "...страна, где год вечно идет на убыль. Где холмы - мгла, а реки - туман; где день угасает быстро, сумерки и вечера медлят, а ночи никогда не кончаются. Страна погребов, подвалов, угольных ям, чуланов, чердаков и кладовых, куда не заглядывает солнце. Страна, где живут Люди Осени и мысли их - осенние мысли. Ночами бредут они по пустым мостовым, и шаги их - как шорох дождя..." Люди Осени - это трагические несчастья, подстерегающие повсюду, и плоды нашей собственной глупости, эгоизма, корысти, неверия. Это безумие и душевная слепота, боль тела и боль ду- ши; это боль совести. Звериное внутри нас и несправедливость, зло и жестокость, которыми полон окружающий мир. Страх смерти и боязнь всего нового, тоска и уныние, усталость и "сон разу- ма, рождающий чудовищ". Невинная жестокость детей, осознанная жестокость взрослых и эгоизм стариков. "Откуда они приходят? Из праха. Откуда они появляются? Из могил. Разве кровь наполняет их жилы? Нет: ночной ветер. Что шевелится в их голове? Червь. Кто говорит за них? Жаба. Кто глядит вместо них? Змея. Что они слышат? Межзвездную без- дну. Они сеют семена смятения в человеческой душе, поедают плоть разума, насыщают могилы грешниками... В порывах ветра и под дождем они суетятся, подкрадываются, пробираются, проса- чиваются, движутся, делают полную луну мрачной и чистую стру- ящуюся воду мутной. Паутина внимает им, дождь разрушает мир. Таковы они, Люди Осени, остерегайтесь их"... Как осенняя сы- рость, дающая себя знать где-то в глубине, в костях и суста- вах, вызывающих боль, которая цепляется и лишь ненадолго за- тихает, чтобы потом вновь напомнить о себе, - так преследует Рэя Брэдбери образ Людей Осени. Напрасны попытки как-то выделить в его творчестве свет- лые и темные полосы. Нет нужды подробно доказывать, что аме- риканский писатель верит в человека и любит его; но временами в душе Брэдбери снова и снова звучат осенние мотивы. В конце сороковых годов он выпустил первый сборник рас- сказов "Темный карнавал"; десятилетие спустя - "Октябрьскую страну"; в 1962 году выходит роман "Чувствую, что Зло грядет". И еще через десять лет - сказочная повесть для детей "Осеннее дерево", в которой рассказывается о фантастических событиях, случившихся в традиционный американский праздник Халлоуин. В последней книге группа мальчишек встречается со злове- щим и всесильным господином Маундшраудом 3/, который в конце ко- нцов оказывается самой Смертью. И хорошо еще, что на сей раз она была настроена довольно благодушно и вместо горя принесла ребятам прекрасный подарок - увлекательнейшую экскурсия по векам и странам, к самым истокам этого чудесного праздника... Все могло быть гораздо хуже. Без праздника Халлоуин - а он приходится на ночь 31 ок- тября, канун Дня Всех Святых - нельзя представить себе детст- во американского ребенка. Это тоже корень творчества Брэдбери. Обычай отмечать ночь на 1 ноября жутковатым и вместе с тем каким-то дурашливым ритуалом пришел в Америку из Европы. А предыстория его теряется в седой дымке веков. Известно только, что у язычников-кельтов в Британии этот день считался датой наступления Нового года, а в новогоднюю ночь обычно распугивали нечисть, которой в те времена развелось види- мо-невидимо. В VIII веке день 1 ноября был объявлен официаль- ным церковным праздником, Днем Всех Святых, а народные по- верья утверждают, что в канун праздника нечисть особенно бес- нуется: в полночь ее "бал" заканчивается, и ей приходится уб- раться восвояси. В американском провинциальном городке праздник Халлоуин проходит на диво шумно и весело. Улицы освещены масками-фона- рями, зловеще пялящимися на прохожих (внутри выдолбленных тыкв с вырезанными отверстиями для глаз, носа и рта помещали зажженные свечи). Для мальчишек эта ночь - сущий рай; когда еще так безнаказанно покуролесишь! И начинается вакханалия. Костюмы, маски, да какие! Скелет, Оборотень, Вечный Мертвец, Черный Кот, Мумия, Ведьма, Висельник... - есть чем попугать одинокого прохожего, спешащего поздно ночью домой. Правда, никто в эту ночь ничего не боится. И даже когда ватага малень- ких ряженых затемно обходит дома - требовать "дань", двери на удивление быстро отворяются, и улыбающиеся хозяйки вручают по- прошайкам запасенные по такому поводу конфеты, печенье или за- сахаренные орешки... Рэй Брэдбери с таким вкусом и задором, так красочно опи- сал весь ритуал в повести "Осеннее дерево", что нет сомнений: он и сам не раз надевал "страшную" маску в ночь на 1 ноября. (Спустя много лет, в 1958 году, он, вместе с художником-ани- матором Чаком Джонсом работал на голливудской киностудии "Ме- тро-Голдвин-Майер" над фильмом об истории праздника Халлоуин). Но если дети пугают прохожих лишь в шутку, то Люди Осени не шутят. Особенно в эту ночь. В романе "Чувствую, что Зло грядет" ощущение тревоги не покидает читателя с первой страницы - и неприятные предчувст- вия не развеются до финала. Люди Осени прибывают в сонный го- родок поутру, вместе с поездом, доставившим не то цирковую труппу, не то карнавал на колесах. И в городок приходит беда. Это особенно странно: ведь дни приезда цирка, дни празд- ничных карнавальных шествий были лучшей порой жизни маленько- го Рэя Брэдбери. Сколько счастья и радости привозил с собой утренний по- езд, с которого на перрон сгружали клетки с хищными зверями, брезент для шатра, какие-то ящики, тюки с реквизитом - от од- ного вида всего этого у местных мальчишке перехватывало в горле. "В пять утра поезд останавливается у пустынного берега озера. Мы с братом поднялись чуть свет. Мы переговариваемся громким шепотом. Одеваясь на бегу, мчимся через город, чтобы увидеть, как в холодной предрассветной мгле будут выгружать цирковых слонов. Животные находятся в закрытых на ночь клет- ках. Шкура их подрагивает, лошади побрякивают своей черно-се- ребристой сбруей, мужчины отпускают крепкие ругательства, ль- вы рычат, верблюды, зебры и ламы послушно следуют друг за дружкой - весь этот великолепный груз, эти чудесные артисты цирка Барнума выходят из товарных вагонов, растянувшихся на милю... Разве такое забудешь!" Мог ли автор только что процитированных строк забыть од- но из цирковых представлений летом тридцать первого года, когда знаменитый заезжий иллюзионист, которого афиши называли Блэкстоуном ("Черным камнем"), к неописуемому восторгу ма- ленького зрителя, сидевшего в первом ряду, подарил ему живого кролика, извлеченного из пустой шляпы-цилиндра! Для циркового мага такой трюк - сущий пустяк, разминка, но если вам один- надцать лет и именно вам, не кому-нибудь, иллюзионист дарит живого кролика под гром аплодисментов... И если ваше имя Рэй Брэдбери (а такая история действительно имела место) и фанта- зии у вас хоть отбавляй... Короче, не проходит и года, а маль- чик твердо решает стать "самым знаменитым волшебником в мире". Так что же с цирком-карнавалом из романа, прибывшим в городок, как две капли воды похожий на Уокиган? Карнавал - и вдруг беда, тревога, грусть? "Карнавал", что и говорить, престранный; городок аттрак- ционов, приносящих не радость, а только горе и невзгоды. Ка- русель, каждый оборот которой прибавляет год жизни, а если запустить ее в обратную сторону, то станешь молодеть, пока не превратишься в грудного младенца. Комната кривых зеркал, где можно увидеть прошлое, а будущее - никогда... Еще более мрач- ный музей восковых фигур, который "населяют" не исторические личности, кинозвезды и спортсмены (как принято во всех музеях такого рода), а существа в высшей степени зловещие и неприят- ные: Мистер Электрико, запросто рассевшийся на электрическом стуле, Человек-Который-Пьет-Лаву, Ведьма, Висельник и Скелет. И хуже того: все "экспонаты" - живые, по ночам они проникают в город и творят свои черные дела. И самое неприятное в этом парке аттракционов - его хозяин, загадочный господин Дарк (а dark по-английски - тьма...). Жители города еще не понимают, что за напасть свалилась на них, но мы-то читатели знаем: в город пришли Люди Осени. Значит, добра не жди. Что же делать? Найдется ли человек, способный противостоять этому на- шествию темных сил; кто, подобно рыцарю из легенды, выйдет вперед, чтобы сразиться с наваждением один на один? К счастью, рыцари человечности всегда отыскиваются в кни- гах Брэдбери, какие бы силы зла ни ополчились на них. Через многие испытания проходят герои романа, много раз- битых сердец и разбитых судеб оставили после себя Люди Осени, но и на них нашлась управа. "Штабом" обороны, осажденной кре- постью, не сдавшейся врагу, становится городская библиотека, а по подъемному мосту за крепостную стену выезжают на поеди- нок двое четырнадцатилетних мальчишек - а кто же еще! - и отец одного из них, библиотекарь Халлоуэй. Под правой рукой у всех троих, словно на изготовку, - копье? автомат? Стопка книг. Вот еще один корень удалось разглядеть нам в земле, са- мый мощный и глубже других развившийся в почву. * * * Кто и когда впервые сформулировал эту "теорему читателя- -писателя"? О том, что не всякий читатель превратится со вре- менем в писателя, но вот что обратное верно всегда: всякий хороший писатель начинается с хорошего читателя. О писателях-фантастах, оказавших влияние на творчество Брэдбери, разговор особый. Но читал-то он в детстве не одну фантастику; родная литература, родной язык были его всегдаш- ними спутниками и друзьями. "На поездах... в поздние ночные часы я наслаждался об- ществом Бернарда Шоу, Дж.К.Честертона и Чарлза Диккенса - мо- их старых приятелей, следующих за мной повсюду, невидимых, но ощутимых, безмолвных, но постоянно взволнованных... Иногда Олдос Хаксли присаживался к нам, слепой, но пытливый и мудрый. Часто езживал со мной Ричард III, он разглагольствовал об убийстве, возводя его в добродетель. Где-то посередине Канза- са в полночь я похоронил Цезаря, а Марк Антоний блистал своим красноречием, когда мы выезжали из Элдербери-Спрингс..." Он родился в богатом литературными традициями штате. Ил- линойсцы по праву гордятся своими знаменитыми согражданами, крупнейшими американскими авторами XX века: Карлом Сэндбергом, Арчибальдом Маклишем и Джоном Дос Пассосом. А в пригороде Чикаго Оук-Сити - это рукой подать до Уокигана - за два де- сятка лет до появления на свет Брэдбери родился самый знаме- нитый иллинойсец, Эрнест Хемингуэй, чьими книгами будет зачи- тываться и наш герой. К чтению относились с уважением и в семье Брэдбери. Отец читал мало, только газеты, хотя, по признанию сына, "был за- мечательным - пусть и простым! - человеком". А вот мать от книг оторвать было трудно. Помните ту книжку, что подарила пятилетнему Рэю на Рождество тетя Нева? В следующем, 1926 го- ду, она же читает Рэю вслух сказки, с которыми связаны детс- кие годы каждого американского ребенка. Истории Фрэнка Баума об Изумрудном Городе волшебной страны Оз... Это был год, когда изобретатель-энтузиаст Роберт Годдард, признанный пионер ракетостроения в США, впервые осуществил запуск ракеты на жидком топливе. А другой изобретатель, Хьюго Гернсбек, выпустил первый номер первого в мире журнала науч- ной фантастики; и чуть позже - также впервые - ввел термин "science fiction" (примерно соответствующий нашему "научная фантастика"). Скоро им всем предстоит встретиться: ракетам, научной фантастике и Рэю Брэдбери с его сказочными историями! Потом, научившись читать, он влюбился в книги и с тех пор остается верен своей любви. Так и не поступивший в кол- ледж, он закончил свое формальное образование на школьном уро- вне - одни только книги, читанные и перечитанные дома и в би- блиотечных залах, стали его "университетами". Много лет спус- тя, в майском номере "Бюллетеня библиотеки Вильсона" за 1971 год вышла статья Брэдбери под исчерпывающим названием: "Как вместо колледжа я окончил библиотеки, или Мысли подростка, по- бывавшего на Луне в 1932-м"... Не случайно в его романе "Чувствую, что Зло грядет" ци- таделью Добра стала городская библиотека, в в другой книге, "451 по Фаренгейту" (к ней мы еще вернемся), хранители зна- ния, "люди-книги" - это последние островки свободомыслия и че- ловечности. Вероятно, воспоминания подсказали писателю запы- лившиеся стеллажи с книгами в доме дяди Биона, полки, к кото- рым он тянулся, встав на табуретку, потому что был еще, как говорится, от горшка три вершка. А может быть, в памяти вста- вал 1930 год, когда он уже порядком вырос и даже был прозван иронически "Коротышкой" - в тот год, каждый понедельник братья Рэй и Леонардом коротали вечера в библиотеке... Брэд- бери никогда не забудет эти удивительные часы, дни, месяцы. Эти копания в подшивках выцветших газет и пыльных переплетах, тишину, как в храме, и легкую дрожь, которую он испытывал, стоило только пальцем коснуться заветного корешка в позолоте. К литературе Брэдбери относится, как к матери, - иногда, выбвает, выводит ее из себя, не слушаясь наставлений и упрямо пытаясь все сделать по-своему, но всегда ощущая и подчеркивая свою неизменную любовь и почтение. Он и правду плоть от плоти литературы: чистейший язык и богатство оттенков, метафор и сравнений в его книгах перешли в наследство от предшественни- ков, не раз читанных и перечитанных. Приведу только названия его рассказов. "Диковинное диво" - это из знаменитой неоконченной поэмы Колриджа "Кубла Хан", "Золотые яблоки Солнца" - строка из Йитса. "Я пою тело элект- рическое" (Уитмен), "И по-прежнему лучами серебрит простор луна..." (Байрон); а переведенный у нас рассказ "Уснувший в Армагеддоне", оказывается, имеет и второе название, напомина- ющее о бессмертном монологе Гамлета: "И видеть сны, быть мо- жет". Далее, кто не помнит начало "Реквиема" Роберта Луиса Стивенсона - "Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря"! А вот об американской поэтессе начала века, Саре Тисдейл наш читатель практически ничего не знал до той поры, пока в рас- сказе Брэдбери не появились врезавшиеся в память строки, на- чинавшиеся словами: "Будет ласковый дождь"... Целый сборник назван цитатой из Вильяма Блейка, придумавшего невероятное, на первый взгляд, сочетание: "Машины счастья". А к уже не раз упоминавшемуся роману "Чувствую, что Зло грядет" предпосланы эпиграфы из Джона Китса и Германа Мелвилла... И сколько еще подобных примеров! Журналисты не единожды пытали Брэдбери вопросом, кто его любимые авторы. Но если выписать имена, которые он в разное время называл, то список займет добрых полстраницы. Трудно ему выбрать "самых-самых" - любит-то он всех. Причем, одних названий-цитат ему мало. Фантазия дает Брэ- дбери поистине неоценимые возможности, "запретные" для коллег- -реалистов, и писатель достойно отмечает память своих учите- лей. Он хочет отплатить свой долг тоже по-писательски. И вот в рассказе "Все друзья Никклса Никклби - мои друзья" (на русском языке он вышел под названием "Самое прек- расное время") в американском городке начала века объявился... господин Чарлз Диккенс! В рассказе "Машина Килиманджаро" пу- тешествие во времени столкнет героя лицом к лицу с Эрнестом Хемингуэем, в "Эшере 2" путешествие на Марс - с "господином Стендалем". А в одном из поздних рассказов, "Дж.Б.Ш.- Марк-5", в роботе-философе, неунывающем крамольнике и скептике, чита- тель без труда узнает... Бернарда Шоу, одного из любимейших авторов Рэя Брэдбери. И наконец, вспомним рассказ "О скитани- ях вечных и о Земле". Это фантастический реквием по не приз- нанному при жизни замечательному американскому писателю Тома- су Вулфу, которого Рэй Брэдбери впервые открыл для себя в во- зрасте 16 лет. Мановением волшебной палочки умирающий от ту- беркулеза Вулф переносится в будущее, где оценили его талант. И все-таки некоторых авторов Брэдбери любит больше ос- тальных, может быть, потому, что сам из их роду-племени. Ска- зочников, фантазеров, мечтателей и романтиков. Да и любовь ли это? Их книги для него - не просто люби- мое чтиво, которое так славно перелистывать, лежа на диване долгими дождливыми осенними вечерами, смакуя хорошо знакомое и каждый раз не уставая поражаться новым открытиям. Нет, нас- троение, с каким взрослый Брэдбери относится к кумирам своего детства, - иное. Они для него скорее соратники, боевые друзья. И ведет он с ними не задушевную товарищескую беседу, неторопливо-спокой- ную и даже идиллическую, а яростно сражается плечом к плечу на общих баррикадах и против общего врага. "...Их поставили к библиотечной стенке: Санта-Клауса и Всадника без головы, Белоснежку и Домового, и Матушку Гусыню - все в голос рыдали! - расстреляли их, потом сожгли бумажные замки и царевен-лягушек, старых королей и всех тех, кто "с тех пор зажил счастливо" (и в самом деле, о ком можно ска- зать, что он с тех пор зажил счастливо!), и Некогда преврати- лось в Никогда!" 4/ Кто же осуществлял дикую расправу над мирными, безоруж- ными героями сказок, кому они так насолили? Тем, кто давным-давно вешал в Сейлеме ведьм - и сколько раз еще после того охотился на них, и не только в Америке! Кто вечно выискивает "вредные", "сомнительные" идеи и пресле- дует их неуемных авторов, куда-то зовущих и от чего-то предо- стерегающих. Пуританам и фашистам, святошам, идеологам и уз- клолобым "ученым"-прагматикам, да просто обывателям, которым во все времена запах гари приятно щекотал ноздри. Жгли и убивали все, кому мечта, фантазия, новый взгляд на мир и просто иная точка зрения стояли поперек горла. И, значит, не столь безобидны были жертвы, видно, здорово "дос- тали" они своих палачей, взъярившихся на крамольные книги! Причем, книгоубийцы жгут Знание - именем Науки! Полугра- мотные погромщики оправдывают проводимое варварство "заботой о подрастающем поколении", которому, дескать, все эти бредни ни к чему... А на деле за спешно напяленной - она и сидит ко- со, это сразу заметно, - маской "научности" проглядывает отта- лкивающая физиономия мещанина, холодного деляги, мракобеса. Под личиной "педагогов" скрываются духовные растлители, вну- шающие детям всего две, но до чего гнусные мысли: не думайте и делайте, как мы! Разумеется, сказки и вообще фантазии для этой публики далеко не безобидны: истребляемые книги направлены как раз против них, против обывателей. Потому-то, бросая в темницы, сжигая, четвертуя книги и их авторов, пуритане стараются в поте лица. * * * Но и на баррикадах, пока война не закончена, против них отчаянно бются смельчаки, которым тоже терять нечего. В рассказах Брэдбери "Эшер 2" и "Изгои" на защиту мечты и фантазии поднялись буквально все, от мала до велика. Рядом с титанами - Шекспиром, По, Бирсом - сражаются авторы менее известные. Это два ирландца, Уолтер де ла Мар и лорд Дансени, писавшие жуткие истории о духах и привидениях - и вместе с тем чистые романтические сказки. Это язвительный и тонкий фа- нтазер американец Джеймс Бранч Кэбелл, его соотечественники и современники: философски настроенный чудак Артур Мэйкен и бо- лезненно-мрачный Говард Лавкрафт, положивший начало "литера- туре ужасов". На одном бруствере насмерть бьются за себя и за своих героев детский сказочник Фрэнк Баум, романтики Натаниэл Готорн и Вашингтон Ирвинг, тонкий психолог Генри Джеймс. Спи- ной к спине, поддерживая друг друга от наседающих со всех сторон врагов, сражаются мастер авантюрных сюжетов и первоот- крыватель коммерческой золотой жилы Эдгар Райс Берроуз и Ол- дос Хаксли - сатирик, интеллектуал, властитель дум целого по- коления... Даже Чарлз Диккенс - на что уж мирный человек! - с ними: в "черные списки" пуритане занесли его за один-единст- венный рассказ о привидениях. В мире, столь яростно ненавидимом Брэдбери, сжигают фан- тазию. Мрачную и светлую, вполне "реалистическую" и потусто- роннюю, детскую и взрослую; с одинаковым ожесточением вырыва- ют страницу за страницей из книг научных фантастов и детских сказочников. Ножницы цензора, словно гильотина, работают без устали, растет список жертв: Шекспир, кэрролловская Алиса, неизвестно кем и когда выдуманный Дед Мороз - всех под нож! Всех, у кого хотя бы раз прорвалось это запретное и неискоре- нимое: фантазия, мечта, удивление... А за горизонтом уже видно время, когда участь фантастов разделит и вся остальная литература. Время пожарной команды "Саламандра". В романе "451 по Фаренгейту" писатель столкнул их в пос- ледней смертельной схватке - книги и пожарников. Последней, потому что само существование мира, решившего "обезопасить" своих граждан от "дестабилизирующей" литературы, поставлено в зависимость от результата битвы. В этом смысле вся предшествующая литературная жизнь Рэя Брэдбери предстает как бы репетицией к "Фаренгейту". Чтобы понять, в какой обстановке создавался роман, нам нужно совершить на "машине времени" короткую вылазку на неско- лько лет вперед (если читатель помнит, мы сделали временную остановку в 1928 году, когда мальчик Рэй открыл для себя на- учную фантастику). Первый рассказ писателя Брэдбери опубликован в 1941 году. Затем было продуктивное десятилетие, завершившееся выходом в свет в 1950 году самой известной книги писателя - "Марсианс- кие хроники" (ко всем этим событиям жизни мы еще вернемся). И в следующем году, на волне успеха, журнал "Гэлакси" печатает новый рассказ молодого фантаста - "Пожарник". Прообраз буду- щего романа, где уже есть все: горящие книги и образы тех, кто их сжигал... Сразу после этого, в ноябре 1952 года, в га- зете "Дейли Вэрайети" было напечатано сердитое открытое пись- мо Брэдбери победившим на президентских выбрах республиканцам. Дело не в его личных симпатиях или антипатиях (чем, собствен- но, Эйзенхауэр не угодил писателю-либералу?), а в общей поли- тике тогдашней "охоты на ведьм". Правнук колдуньи ощущал на лице обжигающее дыхание костра. В том же году он заканчивает "Фаренгейт". Сначала переработке подвергся "Пожарник", став короткой повестью "Пламя, пламя, пожирай книги!". Но автор не торопил- ся предлагать ее какому-нибудь журналу, а вместо этого, за несколько дней изматывающей работы переписал все от начала до конца. И в результате получилась книга, для которой неожидан- но нашлось удачное название: "Я написал "Фаренгейт" одним ду- хом, за 9 дней. Мне пришлось позвонить пожарным, чтобы узнать, какова температура воспламенения бумаги. Так возникло назва- ние только что законченной повести "451 по Фаренгейту". Сдав рукопись в издательство "Баллантайн", выпускавшее научную фантастику сразу массовым тиражом, в мягких обложках - автор "Марсианских хроник" в пробном тираже уже не нуждал- ся! - Брэдбери с семьей отправляется морем в далекую Ирлан- дию, где ему предстояла работа над сценарием "Моби Дика" для голливудского режиссера Джона Хастона. А вернувшись, обнару- жил, что у автора "451 по Фаренгейту" появилось много новых друзей и новых врагов. В Америке Маккарти и "закона Маккарэна" его роман оказа- лся факелом, брошенным в копну сухого сена. Трудно было ожи- дать иного - от романа о людях и об огне. О людях, некогда приручивших огонь, - и о пламени, сжи- гающем их души. У огня много ипостасей: пожар, война, знание, страсть, безумие. Созидание и разрушение, тепло жизни и ее гибель. И огонь на страницах книги разыгрался вовсю: он сияет, полыхает, тлеет... Правда, есть в нем что-то магическое, в этом трепещущем язычке пламени. Возле костра можно часами сидеть в полнейшем молчании - и не будет скучно; огонь накормит и обогреет. Но в мире "Саламандры" его используют по иному назначению. Сначала сжигают книги (а вместе с ними и души), а в финале закономер- но следует атомное аутодафе всей человеческой цивилизации. Цивилизации, позволившей, чтобы с нею так обошлись. Ради "общественного спокойствия и комфорта" стоящие у руля власти запретили все книги, искусство и прочие отвлекаю- щие источники неуверенности и депрессии, в результате духовно оскопив свой народ. Атомное пламя лишь поставило последнюю точку в закономерном течении "болезни". Кремирован был труп... И все-таки американскому писателю очень не хотелось - или проще: "не моглось"... - писать антиутопию по классичес- кой схеме, когда никакой надежды нет и общественное зло ка- жется навечно прописанным на этой земле. Что же способно про- тивостоять адскому пламени торжествующего невежества? В романе Брэдбери это - книги. Преследуемые как самые ярые и неисправимые еретики, сжигаемые, но фениксом восстаю- щие из пламени. Заучиваемые наизусть последними книжниками, бежавшими от горе-цивилизации в леса. Знание, культура, сохраненные не в городских библиоте- ках, а в лесу. Жутковатый и многозначительный символ! Но дру- гого места не нашлось, потому что город, олицетворение техни- ческого комфорта и одичавшего в нем человечества - приговорен. "В это мгновение началась и окончилась война... Мимолет- ная вспышка света на черном небе, чуть уловимое движение... То был один-единственный мгновенный жест. Но Монтэг видел этот взмах железного кулака, занесенного над далеким городом; он знал, что сейчас последует рев самолетов, который, когда уже все свершилось, внятно скажет: разрушай, не оставляй кам- ня на камне, погибни. Умри..." В последние мгновения, пока не прозвучал оглушительный взрыв, Монтэг желает спасения своей жене. И в глубине души - может быть, всему миру, бывшему когда-то и его миром. Но автор непреклонен. Мир этот давно мертв; просто мерт- вецы сейчас увидят себя со стороны - и исчезнут окончательно с лица земли. В неуловимый миг финала, когда уже испортились чудо-стены, превратившись из волшебных призм в самое обыкно- венное стекло, жена Монтэга - а вместе с нею и исчезающий в небытие мир увидели "на стенах свое лицо, ужасающее своей пу- стотой, одно в пустой комнате, пожирающее глазами само се- бя"... И мир рассыпался, растаял, развеялся по ветру. Только огонь не погас. Эстафету всепожирающего атомного пламени, съевшего безу- мную цивилизацию вещей, принял трепещущий огонек свечи. И еще костер в лесу, собравший людей-книг, которым будет время об- думать свершившееся и постараться сохранить тот самый - про- метеев огонь знания и культуры. Не случайно вспомнил их предводитель о легендарной птице Феникс: "Однако у нас есть преимущество перед ней. Мы знаем, какую глупость совершили. Мы знаем все глупости, сделанные нами за тысячу и более лет. А раз мы это знаем, ...то есть надежда, что когда-нибудь мы перестанем сооружать эти дурац- кие погребальные костры и кидаться в огонь". "451 по Фаренгейту" - вовсе не роман о будущем, тем бо- лее не о его технологических диковинах; и даже во вторую оче- редь - антиутопия о массовой цензуре и сжигаемых книгах. Фак- тически, это история самого автора, лишь слегка замаскирован- ного под Монтэга, его собственный любовный роман с книгой, длящийся всю жизнь. Не случайно в его рабочем кабинете глаз выхватывает прибитый на стене автомобильный номер - "F 451", сделанный на заказ (при том, что Рэй Брэдбери сам ни разу в жизни не садился за руль). ...Можно сколько угодно спорить, "фантаст" ли Рэй Брэд- бери. Но достаточно проникнуться его горькой убежденностью, вынесенной из детства и закаленной в последующие годы: когда начнут жечь книги, первыми на костер поведут фантастов, - и сомнений больше нет. Он был и до конца останется с ними, неисправимыми и неп- реклонными фантазерами и их созданиями. Бок о бок со всеми отверженными, запрещенными и "иссеченными" цензорскими ножни- цами, со всеми, загнанными в темницы безвестности и пригово- ренными к казни. Да и как им не быть вместе! Рэй Брэдбери помнит, что сделали для него в годы детства фантастические книжки, чем он им всем обязан. Начиная прямо с того двадцать восьмого года... Побег. "Жюль Верн был моим отцом. Уэллс - мудрым дядюшкой. Эдгар Аллан По - приходился мне двою- родным братом; он как летучая мышь - веч- но обитал у нас на темном чердаке. Флэш Гордон и Бак Роджерс - мои бра- тья и товарищи. Вот вам и вся моя родня. Еще добавлю, что моей матерью, по всей вероятности, была Мэри Уоллстонкрафт Шел- ли, создательница "Франкенштейна". Ну кем я еще мог стать, как не писате- лем-фантастом - в такой семейке". И снова за стеклами нашей "машины времени" проплывают ка- ртины детства Рэя Брэдбери. Но после памятного осеннего дня 1928 года, когда мы сде- лали остановку, скорость машины резко возросла. Время словно сжалось гармошкой, и от былого неcпешного чередования "кадров" не осталось следа: они вдруг стремительно понеслись куда-то, наскакивая друг на друга, как в старинном немом кино... Итак, осенью случилось вот что. Девочка, родители кото- рой снимали квартиру в том же доме, что и семейство Брэдбери, дала почитать Рэю журнал, каких он сроду не видывал. Сразу бросалось в глаза название: "Эмейзинг сториз", что переводит- ся как "Удивительные истории" (или "Поразительные", или "Не- виданные"). Ярко-красные буквы заголовка шли, уменьшаясь, слева направо и снизу вверх - как шлейф улетающей вдаль раке- ты. А ниже, под шлейфом... Что же это было за диво такое - журнал "Эмейзинг"? Первый в мире журнал научной фантастики. Раньше на страницах этого очерка уже промелькнуло имя инженера-изобретателя Гернсбека. Настало время чуть подробнее представить его, ибо главное "изобретение" этого эмигранта из Люксембурга сыграло не последнюю роль в жизни моего героя. Впервые он ступил на американскую землю в феврале 1904 года. Багаж молодого инженера состоял из чемодана с личными вещами да изобретенной им электробатарейки нового типа, кото- рую он надеялся запатентовать; всех сбережений у него было - долларов двести... Впрочем, главным капиталом Гернсбек не без оснований почитал собственную голову, битком набитую всякого рода "прожектами" - и вот на его-то выгодное помещение в Аме- рике возлагал основные надежды. Я уже подробно описывал все перипетии его борьбы за признание 5/, поэтому сразу же расскажу о ее победном финале. 5 апреля 1926 года в журнальных киосках Америки появи- лось очередное детище Гернсбека - ежемесячное издание, посвя- щенное исключительно научной фантастике, журнал "Эмейзинг сто- риз" (чуть позже, вдохновленный успехом, Гернсбек приступил к выпуску еще и ежеквартального издания). Мало того, что отныне любители фантастики получали ее в изобилии и регулярно; кроме собственно произведений, редактор из номера в номер печатал обширную переписку с читателями - и вот последнее-то как раз можно считать его главным "открытием". У миллионной армии со- ратников по увлечению - они назовут себя "фэнами" - появился свой форум, свое средство общения друг с другом... Пройдет десять лет, и активистами фэндома станут Айзек Азимов, Клиффорд Саймак, Роберт Хайнлайн, Альфред Бестер, Те- одор Старджон, Альфред Ван-Вогт, Фредерик Пол. И еще десяток- -другой знакомых имен можно привести, но нас сейчас волнует одно - имя одного из самых ярых фэнов той поры: Рэй Брэдбери. Мы уже знаем, что увлекался он в жизни часто; а, увлек- шись, влюблялся пылко и надолго. Так что осенний выпуск "еже- квартальника" Гернсбека за 1928 год попал в подходящие руки. Что же там было особенного на обложке? В номере шла по- весть некоего А.Хайта Верилла, имя коего давно кануло в лету. Повесть называлась "Мир гигантских термитов", и на обложке художник Фрэнк Пол, постоянный иллюстратор журнала, как раз и изобразил чудовище, нападающее на проводника-африканца. Рису- нок по современным понятиям бесхитростный, что уж говорить о самой повести, - но у восьмилетнего школьника конца 20-х го- дов перехватило дыхание. Это было ОНО, то самое, о чем он неосознанно грезил, раз- задоренный прослушанными на ночь сказочными историями! Это было чувство неожиданного, удивительного, вызывавшее знакомую дрожь по телу и блеск в глазах. Рэй уже готов к восприятию фантастики. И начинает погло- щать ее без разбору - всю подряд, от серьезных романов до ко- миксов о суперменах Флэше Гордоне и Баке Роджерсе. Так он чи- тал ее взахлеб несколько лет кряду. О каком вкусе и сознате- льном выборе можно было тогда говорить: перед мальчишкой бук- вально разверзлась "бездна, звезд полна"!.. Галактические империи и битвы звездных флотилий, косми- ческие пираты и принцессы, нашествия гигантских насекомых и инопланетных чудищ одно другого ужаснее, мутанты и "сверхче- ловеки", сумасшедшие ученые и их бредовые изобретения, города на сотни миль и целые искусственные планеты, Атлантида и дале- кое будущее, роботы, звезды, динозавры, путешествия во време- ни. И приключения, приключения, которым конца не видно. Что касается фантастических приключений, то к описывае- мым временам для американских фэнов не было вопроса, кто яв- ляется некоронованным "королем" в этом жанре. Конечно, Эдгар Райс Берроуз. Создатель Тарзана - этим все сказано... Рэй Брэдбери открыл для себя этого писателя в возрасте девяти лет, и по сей день с гордостью показывает гостям свою домашнюю коллекцию комиксов про "обезьяньего приемыша", которую начал собирать еще в конце 20-х годов (их тогда рисовал популярный художник Хал Фостер)... Но интереснее другое. За полгода до публикации первого романа о Тарзане в том же самом дешевом журнальчике "Олл сто- ри" (за 1912 год) было напечатано с продолжением еще одно произведение Берроуза - его дебют, имевший непосредственное отношение к фантастике Рэя Брэдбери. Роман назывался "Под лу- нами Марса" (в первом книжном изданиии - "Принцесса Марса") и целиком был посвящен "зубодробительным" приключениям на фан- тастической, "декадентской" Красной планете решительного янки Джона Картера. Мы еще вспомним об этом герое Берроуза. Во всяком случае нет сомнений, что во время работы над "Марсианскими хрониками" взгляд Брэдбери частенько задерживался на книжных полках, где стояло несколько десятков томов сочинений его плодовитого ку- мира. И хотя как писателей Брэдбери и Берроуза никто всерьез не сравнивал, оба "Марса" в истории фантастической литературы - остались, продолжая мирно сосуществовать в нашем сознании наряду с "третьим" - реальной планетой Солнечной системы... Однако, как ни прекрасны были грезы о далеком сказочном Марсе, земная действительность напоминала о себе - иногда весьма болезненно. Той же осенью 1929 года, когда Рэю открылся Берроуз, Америку потрясло событие, от которого она не скоро оправилась. Словно землетрясение, оно жестоко встряхнуло нацию, нежившую- ся в эйфории мира и довольствия, а сейсмическая волна прока- тилась по всему земному шару. В 8 часов утра 29 октября, едва открывшись, "лопнула" нью-йоркская биржа. Начался Великий Кризис - да такой, каких западный мир еще не знал. За три недели акционеры лишились в общей сложности 50 миллиардов долларов, в и те же дни на Уолл- -стрит из рук в руки перешло около миллиарда бумажек-акций - многие тут же становились просто бумажками - на сумму в 125 миллиардов долларов! Хлесткие газетные шапки - "Небо потемне- ло от обилия человеческих тел" (то были разорившиеся держате- ли акций, "пачками" вываливавшиеся из окон гостиниц и контор) - уже не воспринимались как образец "черного юмора"... Вот когда пришло время научно-фантастических журналов! Они были дешевы. Они давали надежду сильным духом; а для слабых становились чем-то вроде наркотика, позволявшего сни- мать нестерпимую боль. В этих бесхитростных изданиях с аляпо- ватыми обложками, отпечатанных на плохонькой желто-серой бу- маге, среди массы благоглупостей случалось вычитать жесткий и честный приговор обществу, допустившему такое; можно было по- думать над возможными альтернативами, или забыться... И жур- налы начали расти, как грибы после дождя. Об их тогдашнем уровне говорить не будем. Время серьез- ных размышлений над проблемами настоящего и будущего еще не пришло (для этого нужно будет пройти испытания войной, Бом- бой, маккартизмом...), не хватало пока писателям и чисто про- фессионального мастерства. Но сам "бум" научной фантастики в годы Кризиса - знаменателен; это случится еще не раз, и не то- лько в Америке. Миру стало не на шутку худо - и срочно возникла необхо- димость в писателях-фантастах. * * * Но вернемся к Рэю Брэдбери. Ему исполняется 11 лет, и он пробует писать. Пока это всего лишь наброски на рулоне оберточной бумаги, выдающие не- твердое владение автором правилами грамматики, но мысль стать писателем уже накрепко засела в его упрямой голове. Тем более, что к Берроузу прибавился второй кумир - Жюль Верн! Сегодня только редкостно неблагодарный писатель-фантаст не склонит в знак признательности голову перед Почетным Граж- данином страны Фантазии. Конструктором "Колумбиады" и "Наути- луса", первооткрывателем Центра Земли и Таинственного Остро- ва. Отцом капитана Немо, Робура и десятка-двух уважаемых и известных во всем мире людей. Год тысяча девятьсот тридцать второй прошел для Рэя под знаком Жюля Верна. Мальчик запоем поглощал книги, которые, как он признается впоследствии, "могут заставить 11-12 летне- го ребенка сгорать от нетерпения в ожидании, кем он станет. Это именно тот возраст, когда нельзя терять ни минуты, чтобы стать капитаном Немо и изменить мир". Восторженный читатель и сам оказался из породы жюль-верновских героев: такой же лю- бознательный, нетерпимый к несправедливости и чуть наивный. (Много лет спустя, в 1959 году, в кабинете на чердаке своего нового дома знаменитый уже автор "Марсианских хроник" и "451 по Фаренгейту" напишет первое из трех предисловий к новому изданию романов Жюля Верна. Через четыре года - сценарий для телевидения под названием "Немо". И еще спустя десятилетие - поэму, названную так же...) Год тем временем на излете, и в самый разгар Кризиса отец теряет работу. Вновь их ждет путешествие по знакомому маршруту: все в тот же Тусон, где Рэю предстояло поступать в местную школу. Опять поездка через всю страну, но теперь мальчик глядит по сторонам совсем другими глазами. Грустное это путешествие - что-то их ждет там, в Аризоне?.. И все же год кончается на радостной ноте. Как же иначе, ведь Рождество! Чудесный подарок: игрушечная пишущая машинка; правда, на клавиатуре одни заглавные буквы, но начинающего писателя это нисколько не смутило. Он тут же начинает отсту- кивать - что бы вы думали? Правильно, новые приключения Джона Картера "Марсианского"... А темп жизни нарастает, все быстрее крутятся шестеренки "машины времени", самой жизни. И года не прошло, а семья вновь возвращается в Уокиган, но оказалось: и на этот раз - ненадолго. Все же летом тетка Нева успевает свозить Рэя на чикагс- кую выставку 1933 года, проходившую под девизом "Век Прогрес- са". Езды от Уокигана до Чикаго не больше двух часов, но за эти два часа словно переносишься в другую эпоху. Из провинци- ального, живущего прошлым веком городка - в бурлящий, сверка- ющий мир стали, стекла и бетона, в шумный водоворот выставки, где подростку предоставлена соблазнительная возможность гля- нуть одним глазком на "часы", отбивающие ход истории. У Рэя разгорелись глаза. Вот он - тот самый Прогресс, о котором столько написано, о котором он и сам обязательно на- пишет! В голове проносится вихрь планов, строятся оптимисти- ческие проекты. И вряд ли он - мальчишка из захолустья, - мог предположить в те дни, что девиз выставки выглядит по меньшей мере саркастично на фоне последних известий из Европы, где несколько месяцев назад, в далекой Германии к власти - в ре- зультате "демократических" выборов - пришли нацисты... А на следующий год снова залихорадило Америку: пошла волна еще одного кризиса. Снова Леонарду Брэдбери не везет, он теряет работу. Значит, опять паковать чемоданы и баулы, сниматься с насиженных мест, куда-то ехать в поисках удачи?.. Неизвестно, какие причины заставили главу семейства Брэдбери остановить свой выбор на Лос-Анжелесе, но выбор оказался на редкость удачным. По крайней мере - для сына. Хотя разве мог знать тогда Рэй Брэдбери, что проживет в городе-гиганте, не- жащемся на берегу Тихого океана более полувека. ...Он и сейчас живет там, недалеко от фешенебельного квартала миллионеров и кинозвезд - Беверли-Хиллз. Впрочем, улочка Шевиот-драйв, на которой расположен его дом с непри- вычным на наш взгляд номером - 10265, - тихая и даже какая-то сонная; на ней много зелени, так что на миг даже теряешь ощу- щение, что ты - в центре многомиллионного города. Дом снаружи - самый обычный, не скажешь, что принадлежит писателю, книга- ми которого зачитываются в десятках стран мира. Но внешность дома обманчива. Стоит заглянуть внутрь, добраться до святая святых - до рабочего кабинета писателя, скорее напоминающего музей, приготовившийся к срочной эвакуации: уйма картин, ста- туэток, масок, завалы книг, журналов, сквозь которые надо еще исхитриться, чтобы протиснуться к письменному столу, тоже за- ставленному всякой всячиной (и, конечно, никаких компьютеров - могучая "чугунная" пишущая машинка годов, наверное, пятиде- сятых...), - и понимаешь: тут, в пещере, полной сокровищ, ко- лдует Волшебник! Тогда же, в середине 30-х годов у него не было ни собст- венного дома, ни покоя. Правда, к последнему он и не стремил- ся; да и о каком "покое" можно было думать в Лос-Анжелесе! После сонного Уокигана - поражающий воображение улей, в котором не прекращался шум от жужжания почти миллиона "пчел". Город, где были библиотеки, музеи, университеты, аэродромы, цирки... вокзалы, по сравнению с которыми уокиганский казался обыкновенным безымянным полустанком. Постоянная толчея на улицах, сколько газет, книжных магазинов; а сколько новых зна- комых! Не говоря уже о совершенно особенном местном чуде: по утрам, надев роликовые коньки, мчаться что есть духу в северо -западный пригород, название которого звучало для американцев как сказка: Голливуд. И если вовремя поспеть к воротам кинос- тудии "Парамаунт", можно было запросто "разжиться" автографом какой-нибудь кинознаменитости. Два года пролетело - он даже не заметил. Помнит только, что сочинял, сочинял, сочинял... Свои рассказы, а их накопилось порядочно, он диктовал новой знакомой - девочке из соседнего подъезда, у которой бы- ла настоящая пишущая машинка. В эти годы он начал даже первый роман страниц на восемьдесят, но так и не закончил. Зато уже пробовал рассылать свои произведения по редакциям журналов, однако безуспешно. И все-таки верил: пока. Первый успех приходит с совершенно неожиданной стороны. При лос-анжелесской школе открывается драматическая студия, и старшеклассник Брэдбери вдруг обнаруживает в себе талант ак- тера. А ко дню шестнадцатилетия, в августе 1936 года, вновь исключительно везет с подарком: в центральной газете родного Уокигана появляется его первая публикация, зафиксированная библиографами. Не научно-фантастический рассказ, а простень- кое стихотворенье... Это все, однако, были события второстепенные, "фон", главное же событие этих лет жизни не заставило себя ждать. Он знакомится с миром американской фантастики. Не с книгами - а с самим этим миром. И сам становится частью его. Произошло это в 1937 году. Много всего случилось в тот год. Рэй открывает для себя Томаса Вулфа и покупает первую настоящую пишущую машинку за 10 долларов, сэкономленных на школьных завтраках. Он интересует- ся политикой, хотя, вероятно, еще не знает, что его набираю- щий известность земляк, молодой журналист и писатель Эрнест Хемингуэй уже шлет на родину первые военные репортажи из пы- лающей Испании. В самой Америке все тихо. Весной закончен предпоследний класс школы, и вот тут сюрприз так сюрприз: "отлично" по рас- сказу (в этом несомненная заслуга учительницы Джаннет Джонсон, которую он никогда не забудет), "отлично" по драматургии , и даже по астрономии - но вот по языку позорный провал. (Исто- рия столь же загадочная, что и легендарные "удовлетворительно" по физике у Альберта Эйнштейна...) А в один из ранних сентябрьских дней, роясь в книжных развалах близлежащего магазинчика, Рэй разговорился с незна- комым сверстником, таким же "фанатом". История фэндома сохра- нила его имя: Боб Кампок. Он знаменит единственно тем, что после "исторического" разговора у Брэдбери открылись глаза. Оказывается, волшебная страна Оз находится под боком - а он ничего не знал! Уже четыре года местные фэны регулярно со- бираются в маленьком кафе "Клифтон" - это в южной части горо- да, на улочке, не без претензии названной Бродвей; и у них есть своя организация - "Лос-Анжелесский Клуб Научной Фантас- тики". И там спорят до хрипоты, и многие сами пробуют писать, а есть и такие, кто успел прославиться в профессиональных жу- рналах! А еще там меняются книгами, устраивают пикники за го- родом, печатают на ротаторе (он тогда еще назывался "мимеогра- фом") собственный клубный журнальчик "Воображение!" Господи, где же были его глаза? Упустить из виду такое! Получив он нового знакомого адрес, 7 октября Рэй явился на очередное заседание Клуба. И началось... Через неделю он уже по уши в работе: пишет для клубного журнала и сам рисует заставки. В тот год, за одну только осень, он написал двадцать фантастических рассказов - и все они, как один, были редколлегией школьного альманаха отвергнуты. Не бе- да, теперь у него есть "Воображение!" - и действительно, пер- вый фантастический рассказ Брэдбери, "Дилемма Холлербокена", спустя полгода появился именно в этом журнале. * * * Сейчас американский фэндом испытывает по отношению к Рэю Брэдбери смешанные чувства обиды и почтения. Обиды - из-за ухода Брэдбери в большую литературу, что для всякого истинного фэна сродни измене незримому кодексу этого странного ордена "профессиональных любителей". Почтения - из-за несомненных заслуг юного Брэдбери перед "орденом". И еще, вероятно, присутствует подсознательное чувство гордости: великий человек, чья слава простирается далеко за границы ми- ра научной фантастики, - а вышел, что ни говорите, из лос-ан- желесского фэндома! Но все это позже, а пока мой герой становится фэном. В конце тридцатых это высокий, крепкого сложения юноша (многие считают, что он занимается боксом), близорукий, с ли- цом, постоянно освещенным улыбкой. Среди друзей слывет боль- шим шутником, и его бесконечные розыгрыши кое-кого даже разд- ражают. Любит он пошалить, это отмечают все: катаясь однажды на лодке по озеру нью-йоркского Центрального парка, он запел, да так громко, что пришлось вмешаться администрации. А став- шая легендой брэдбериевская "похлебка вурдалака" (интересно, что бы это могло быть?), из-за которой в кафе разразился фор- менный скандал!.. Кстати, поесть он любил. Постоянные посети- тели "Сосисочной Хьюго" (какой же уважающий себя фэн не заг- лянет в заведение с таким названием!) могли часто видеть бе- лобрысого долговязого парня, который одной рукой неизменно держал раскрытый журнал фантастики, а другой отправлял в рот солидную порцию сосисок, называемых в Америке "горячими собач- ками". (В одном из воспоминаний о ранних годах фэндома я нат- кнулся на забавную фразу: "Гости могли насладиться зоопарком, звездным небом в планетарии и видом местного фэна Рэя Брэдбе- ри, уплетающего полдюжины "горячих собачек" за один присест".) Весной тридцать восьмого года - выпускные экзамены, сданные на "отлично". Пришло время подумать о своем будущем. Брэдбери пока еще точно не решил, кем станет - писателем или актером: он не расстается с книгами Стейнбека и Хемингуэя, но в то же время постоянно пропадает с какой-нибудь театральной труппой. А пока суд да дело, начинает зарабатывать на жизнь, торгуя с лотка газетой "Лос-Анжелес дейли ньюс". Зарабатывает негусто, 10 долларов в неделю, но зато решена "проблема свя- зи": теперь друзья по Клубу знают, что по утрам Брэдбери на- верняка можно поймать на углу улиц Нортон и Олимпик. Окончательный выбор между литературой и театром произой- дет позже. Вообще неизвестно, кем был стал Рэй Брэдбери, если бы молодым актерам, его сверстникам, пришла в голову идея со- здать нечто подобное Лос-Анжелесскому Клубу... Зато нет сомнений в том, что на будущий выбор в значите- льной мере повлияло одно событие, которое всколыхнуло Америку и резко повысило акции молодой научной фантастики. Вечером 30 октября 1938 года по радиостанции "Коламбиа" был передан сорокапятиминутный сенсационный репортаж о высад- ке в Нью-Джерси... захватчиков-марсиан! Миллионы американцев поддались панике, она не утихла, даже когда выяснилось, что это всего-навсего "розыгрыш", оригинальная радиоинсценировка уэллсовской "Войны миров"... Молодой режиссер с точно такой же фамилией - Орсон Уэллс (отличие только в правописании) - и не подозревал, насколько глубоко в сознание его соотечествен- ников проникли сюжеты и идеи научной фантастики. Как не по- дозревал никто до этой радиопередачи, насколько же всесильны средства массовой информации. (Уэллс-то думал, что слушатели хотя бы удосужатся бросить взгляд на раскрытый календарь: 31 августа, канун праздника Халлоуин, - ну кого в этот вечер в Америке можно всерьез напугать!) Однако уже пришло время веры в любую фантастику - в мире, который сам день ото дня становился все более фантастическим. Наступает тридцать девятый год - финишная прямая нашего путешествия. Семя уже проросло в земле, и зеленый стебелек на- чал свое трудное восхождение наверх, к свету. Год начала второй мировой войны, год строительства пер- вого бетатрона и электронного микроскопа - оказался памятным и для моего героя. В июне он решил, что созрел для выпуска собственного любительского журнала. Печатался журнал (Брэдбери дал ему название "Футурия Фа- нтазия") на ротаторе, а иллюстрации на обложке и внутренние рисунки делал талантливый и самобытный художник Ханнес Бок, с которым Брэдбери свяжет долгая дружба. Среди авторов были и новички и уже "маститые" писатели: прислали несколько расска- зов любитель (пока!) Роберт Хайнлайн, в недалеком прошлом мо- рской офицер, вышедший в отставку по состоянию здоровья; и еще один из приятелей Рэя по Клубу, уже не раз печатавшийся в профессиональных изданиях. Этот красивый черноволосый юноша с тонкой ниточкой усов стал Брэдбери не только другом, но и по- мощником: Генри Каттнер (так его звали) уже имел опыт литера- турной деятельности и охотно "тренировал" начинающего товари- ща - советовал, а бывало, что просто переписывал его рассказы. Летом же произошло событие, оставившее у юного Брэдбери ощущение легкого шока: с помощью друга-фэна, одолжившего де- нег на дорогу, он посещает Всемирную выставку-ярмарку в Нью- -Йорке. Ее словно специально открытую для любителей фантасти- ки. Чего там только не было: города будущего, выставка "Доро- га завтрашнего дня" в павильоне Форда, гигантская "Футурама", построенная фирмой "Дженерал Моторс". Рэй словно вглядывался в места действия своих ненаписанных еще рассказов, настолько ловко и тщательно были сработаны все эти макеты и фотографии. Лозунгом ярмарки было: "Я видел будущее", а ее эмблема (шар и рядом с ним игла, устремленная в небо) словно сошла с обложки научно-фантастического журнала. Футуристическим наст- роениям поддались и местные фэны, решившие в субботу 4 июля созвать в родном городе Первый всемирный съезд (или Конвен- цию) любителей фантастики. Правда, собралось всего-то 200 с небольшим американцев, да и те, как назло, перессорились, раз- делившись на враждующие группировки (отчего в журнале "Тайм" о них высказались как о "суетливых жучках, ползающих по стра- ницам своих грошовых журнальчиков"). Но - лиха беда начало! Такие встречи со временем станут регулярными и превра- тятся в непременный атрибут американской научной фантастики. И Рэй Брэдбери не раз впоследствии с гордостью вспомнит, что ему довелось побывать на самой-самой первой... Там же, на Конвенции, он ясно понял, что мир научной фантастики не ограничивается одним только Лос-Анжелесским Клу- бом. В Нью-Йорке жили многие известные писатели-фантасты, да и сообщество местных фэнов выглядело внушительно. И самое главное: в Нью-Йорке располагались редакции большинства жур- налов, печатавших фантастику (число их перевалило за десяток). И среди них - редакция самого знаменитого, журнала "Эстаундинг сайнс фикшн". Неизвестно, удалось ли Рэю Брэдбери в те душные июльские дни повстречаться с его редактором Джоном Кэмпбеллом (еще од- на легенда американской фантастики, человек, "открывший" в тот самый 1939 год Азимова, Старджона, Саймака, Бестера, Хай- нлайна, Ван-Вогта, Дель Рея и десятки других), но сам журнал начинающий писатель к тому времени читает регулярно. И даже строит на его счет вполне определенные планы. Об этом свиде- тельствует скромное письмо читателя, опубликованное в колонке "Дискуссии" (апрельский номер за тот же год): "Я тоже пробую писать, но пока еще любительски. Дайте время... Рэй Брэдбери". Он ждет своего часа... Еще целый год пройдет в событиях, людях, рассказах, на- писанных и заброшенных в корзину под столом. Работает Брэдбе- ри как заправский профессионал: пять чистовых машинописных страниц ежедневно. (Спустя семь лет, в один прекрасный день Рэй торжественно и даже несколько картинно сожжет около полу- тора тысяч страниц "дурной прозы", по его собственному приго- вору , написанной до того, как ему стукнуло двадцать. Трога- тельный акт прощания с любительством был, конечно, мальчишес- ким жестом, попыткой к бегству - от детского опыта и детских впечатлений. Рэю позарез хочется быстрее стать профессионалом. Побег-росток рвется из земли, но далеко ли ему уйти от корней и взрастившей его земли?) Весной сорок первого он все еще любитель. Знакомится с Хайнлайном, Джеком Уильямсоном и Эдмондом Гамильтоном, а чуть позже - с профессиональным писателем Генри Хассе, благо оказа- лись соседями; просит у них совета, участия, помощи. Перепи- сывает свои старые рассказы, продолжая вести свой журнал... Но все чаще им овладевает нетерпение, когда поутру при- ходит время доставать почту: Рэй ждет ответов из редакций. Рассказы разосланы, в их числе и "Маятник", напечатанный вна- чале в "Футурии Фантазии", но затем, по просьбе автора пере- печатанный (фактически переписанный) Генри Хассе. Рано или по- здно - ответ должен прийти; не возвращенная рукопись, не ста- ндартная отписка, а именно ответ вместе с чеком. Каждому писателю знакомо это ощущение: наступает день, час, даже минута, когда с полной ясностью и даже с некоторым страхом осознаешь - все, обратной дороги нет. Что с этого мо- мента никакие обстоятельства - ни собственная нерешитель- ность, ни отказы из редакций - не в состоянии изменить глав- ного: рано или поздно, но тебя напечатают и прочтут. В какой-то из дней того памятного сорок первого года Рэй Брэдбери тоже это понял. И ждал. Мы теперь точно знаем день, когда его терпение было воз- награждено сторицей. 18 августа 1941 года. Ответ пришел. Молодой зеленый побег показался из земли - робкий, кро- шечный, даже и не разглядишь! Но если обладать особым зрением, то и в маленьком ростке можно увидеть прекрасный облик буду- щего дерева. Эпилог. "Рождение дерева". "Дерево, чего-чего только оно не может... Оно дарит краски природе, простирает тень, усыпает землю плодами. Или стано- вится царством детских игр - целый под- небесный мир, где можно лазить, играть, висеть на руках... Великолепное соору- жение, несущее пищу и радость, - вот что такое дерево". "Марсианские хроники" Итак, с ноября 1941 года начинается писательская биогра- фия моего героя. Я бы еще сомневался утверждать это столь однозначно, ес- ли бы не объективные данные, почерпнутые в библиографиях и справочниках: за тот год Рэй Брэдбери написал 52 рассказа. В среднем, по одному в неделю - и большинство потом было опуб- ликовано. О чем тут спорить! И мне остается последнее - рассказать, как он развил ус- пех, как поразительно быстро прошел от рассказа-дебюта до своей первой значительной и самой знаменитой книги. Хроники успеха... "Марсианские хроники". ...Получив вожделенный чек от Олдена Нортона, вдохнов- ленный дебютант первым делом перерерыл папки со старьем, выи- скивая следующую "цель". Ею оказалась написанная два года на- зад для "Футурии Фантазии" новелла "Трубач". Помните легенду о "гаммельнском крысолове", который, играя на дудочке, кото- рый увел из города всех детей? Так вот, Брэдбери просто пере- носит действие на Марс, а его герой зовом трубы собирает уце- левших представителей некогда могучей цивилизации на решающий бой с захватчиками. А захватчики-то - прилетели с Земли! Вот и Марс взошел на горизонте. Запомним это... Пока же мысли дебютанта направлены на решение конкретной задачи: пристроить рассказ. Поиски привели его в квартирку, которую снимали снимали на пару уже ходивший в "корифеях" писатель-фантаст Эдмонд Гамильтон и его друг, ли- тературный агент из Нью-Йорка Джулиус Шварц. За несколько ча- сов Шварц заново переписал рассказ, после чего "Трубач" смот- релся как надо. Захватчиков-землян он недрогнувшей рукой вы- черкнул, заменив на более "нейтральных" жителей Юпитера. Мяг- кие пастельные очертания призрачных марсианских городов - они были, эти города, в первой редакции! - уступили место энерги- чным, крепко сбитым фразам. Заиграл сюжет... Словом, теперь рассказ можно было продавать. Еще наступит время, и сам Брэдбери будет диктовать свою писательскую волю книжному рынку, а редакторы и издатели с ру- ками будут отрывать каждый новый рассказ писателя, "прощая" ему и рыхлый сюжет, и пастель... Пока он не сопротивляется. Интуиция Шварца не подвела: рассказ тотчас же приняли в журнале с труднопереводимым названием (что-нибудь вроде "Зах- ватывающе-удивительных историй"?) И в феврале 1943 года Рэй получает свой первый единоличный гонорар (все, что было опуб- ликовано до того, он писал с соавторами) - за рассказ о Марсе. После этого публикации пошли споро, одна за другой. Пла- нов у молодого автора хоть отбавляй, и Марс, сверкнув было на горизонте, на время забыт. Только в дневнике промелькнула за- пись: "Работаю над книгой о людях на Марсе". Шел 1944 год. Прогрохотала война, но стороной (в армию Рэя не взяли по близорукости)... А осенью 1945 года он отправляется в давным- -давно запланированную поездку на автомобиле в Мексику вдвоем с другом - художником Грантом Бичем. Возможно, именно там, в душном мареве устоявшегося воз- духа увидел Рэй Брэдбери впервые другую пустыню - покрытую ровной геометрической сетью высохших каналов,на мраморных бе- регах которых раскинулись дивные, как сон, мертвые города. А звездными ночами, когда жара немного отпускала, чудились ему те же города, еще более загадочные в лунном свете, непривычно ярком от двух лун сразу. Весной же 1946 года случилось то, что легко может прои- зойти с каждым - особенно, если вам двадцать пять, вы не чуж- ды поэзии, а на дворе апрель. В книжном магазине Фаулера Рэй встречате девушку по имени Маргарет Сьюзан Макклюр. До Марса ли тут было. Впрочем... Океанский песчаный пляж на десятки миль слов- но нарочно был создан для влюбленных. Во время частых свида- ний на берегу, Брэдбери хорошо это помнит (а миссис Брэдбери не отрицает), под шорох-аккомпанимент прибоя Маргарет вслух читала своих любимых Байрона и Сару Тисдейл. А Рэй всматри- вался в дрожание струившейся с горизонта лунной дорожки, слу- шал и повторял про себя запавшие в душу строки: Не бродить уж нам ночами, Хоть душа любви полна, И по-прежнему лучами Серебрит простор луна... Вспоминаете? Они прозвучат в одной из лучших новелл не- написанных еще "Марсианских хроник". Прозвучат такой же вол- шебно-лунной ночью, а в воздухе, не по-июньски морозном (но- велла датирована июнем 2001 года), будет разлит свет все тех же двух лун... Неудержимо рвется к свету росток, которому суждено не только расцвести, но и затмить красотою все вокруг! Сам автор пока не догадывался, что за образы тревожат его фантазию, но Марс уже стоял перед ним - зыбкий, переливающийся, завораживающий... Жизнь, меж тем, шла своим чередом. Летом 1946 года чита- тели журнала "Планетные истории" с восторгом встретили новый рассказ Брэдбери - "Пикник на миллион лет". Позже автор выб- рал более лаконичное название: "Каникулы на Марсе" - под этим названием и запомнился первый напечатанный рассказ "Хроник". Хотя в окончательном варианте он завершает цикл! Вот ведь как вышло: конец вовсе не венчал дело, совсем наоборот. Может быть, именно тогда писателя посетила шальная мысль, а что если... по финалу "восстановить" всю партитуру? Но его снова отвлекают - неожиданный выход в свет первой книги, сборника "Черный карнавал", посвященного Гранту Бичу! Зимой сорок шестого - сорок седьмого года небольшое издатель- ство "Аркхэм-хаус", специализировавшееся на выпуске литерату- ры ужасов, возымело желание издать сборник рассказов новичка, уже заслужившего признание любителей такого рода чтива. И уже в октябре счастливый дебютант с едва скрываемым трепетом ощу- пывал суперобложку, на которой были изображены зловещие маски и крупными буквами значилось имя автора: Рэй Брэдбери. Тираж сборника был невелик: 3000 экземпляров. Следующая книга, твердо решил Рэй, во-первых, станет бестселлером, а во-вторых, откроется посвящением жене Маргарет (27 сентября в лос-анжелесской епископальной церкви мисс Макклюр стала мис- сис Брэдбери). А он всего добивался, что планировал. Среди разбросанных по редакциям рассказов - а иные уже и опубликованы - все чаще встречаются "марсианские"... Сатири- ческий памфлет на незадачливых захватчиков-марсиан - "Бетоно- мешалка". Философская миниатюра "Синяя бутыль". Патетическая сказка "Изгои". Наконец, поэтичнейший рассказ "Наименование имен" (нам он знаком под другим названием - "Были они смуглые и золотоглазые"), в котором уже точно схвачено настроение и колорит будущей книги о Марсе. (Почему эта новелла так и не была включена в "Хроники", остается загадкой; ничего не смог вспомнить на сей счет и автор.) Все ближе и ближе он к цели. К 1949 году все новеллы бу- дущего цикла готовы, но только одну - "Третью экспедицию" - взяли те же "Планетные истории". И наконец, автору приходит в голову парадоксальная, но оказавшаяся верной мысль: не берут порознь, возьмут скопом! Быстро вычерчена схема будущей книги. В первом варианте главки имели стереотипные названия: "Священник", "Доктор", "Адвокат", "Торговец"... Потом Брэдбери выдумал единую хроно- логию, изменил названия новелл и, упаковав все это в одну бо- льшую папку, надписал на обложке: "Марсианские хроники". После чего отправился в Нью-Йорк искать издателя. Снача- ла все отказывались наотрез, и только в издательстве "Дабл- дэй" от редактора, носившего по странной случайности ту же фамилию - Брэдбери, молодой автор услыхал заветное: "О'кей, мы берем ваш роман". * * * ...Январем 1999 года датирована первая новелла "Хроник", и нетрудно сообразить, откуда взялась эта дата. Закончив в 1949 году рукопись, Брэдбери отсчитал "круглые" полвека и ту- да-то, в самый конец столетия отнес начало своей истории. Первую новеллу "Ракетное лето" обычно редко вспоминают - это просто заставка, музыкальный затакт. А вот следующая пер- выми же строчками властно увлекает читателя, топит его в глу- бине брэдбериевской фантазии, чарует брэдбериевской лирикой, ласкает слух музыкой брэдбериевского слова: "Они жили на планете Марс, в доме с хрустальными колон- нами, на берегу высохшего моря, и по утрам можно было видеть, как миссис К ест золотые плоды, растущие из хрустальных стен, или наводит чистоту, рассыпая пригоршнями магнитную пыль, ко- торую горячий ветер уносил вместе с песком. Под вечер, когда древнее море было недвижно и знойно, и винные деревья во дво- ре стояли в оцепенении, и старинный марсианский городок вдали весь уходил в себя, и никто не выходил на улицу, мистера К можно было видеть в его комнате, где он читал металлическую книгу, перебирая пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. И книга пела под его рукой, певучий голос древности по- вествовал о той поре, когда море алым туманом застилало бере- га и древние шли на битву, вооруженные роями металлических шершней и электрических пауков..." Какие же еще нужны слова, чтобы вот так, сразу, создать нужное настроение: мы - на Марсе! Рассказ называется по имени героини "Илла". Чем-то напо- минающая знакомую нам Аэлиту, она - само воплощение марсианс- кого мира. Изнеженно-хрупкий, почти бесплотный, купающийся в музыке, застывший в самосозерцании на веки вечные мир грез и детской беспечности, и удивительно красивого, возведенного чуть ли не в "эстетику", бездействия... Все недвижимо-мрамор- ное, серебряное и бронзовое - и подвижно-хрустальное, тонкое, изящное, словно паутина. Красивое - и неживое. Не случайно пришло в голову это сравнение: паутина - символ застоя, мертвенности... Разве не удивительно, что бо- лезненно-чувствительная, как нерв, Илла, единственная отзыв- чивая душа в этом мире - в нем же и безусловно чужая? Худож- ник едва заметным касанием кисти помечает: общество, достиг- шее покоя и умиротворенности (не к той ли гармонии устремлены и наши помыслы?), в то же время незаметно для глаза покрывае- тся коростой неверия, равнодушия, презрения ко всему чужому. Первый контакт землян с Марсом заканчивается трагически. Существование иных разумных существ марсиане поначалу просто отказываются признавать. Муж Иллы убивает землянина только потому, что тот - чужак, несущий семена неуверенности и неоп- ределенности в раз и навсегда заданный порядок вещей. Членов Второй экспедиции запирают в сумасшедший дом, а местный пси- хиатр уничтожит их, так и не поверив, что они действительно реальны. Еще успеют марсиане, владеющие искусством телепатии, усыпить подозрения членов Третьей экспедиции (да и как не поддаться наваждению: летели в такую даль, а села ракета на ухоженной лужайке, в двух шагах от щемяще-знакомого дома из собственного детства...) - но все равно гибель этого высоко- мерного мира предрешена. И когда на Марс прибывает Четвертая экспедиция, она на- ходит его пустым. Ни души - только мраморные берега каналов да опустевшие чудо-города, немыми призраками глядящие из но- чи. Убила марсиан не прозаическая, занесенная с Земли ветрян- ка, а их собственные неизлечимые болезни, среди которых поис- тине смертельная: ксенофобия, неприятие чужого. Впрочем, дальше все отразится, как в зеркале. И уже зем- ляне будут подвергнуты тесту: как им удастся ужиться с Мар- сом, древним, бесконечно чуждым, но в каждой песчинке сохра- нившим память о культуре, которая заполняла его? Только хочется верить, что культура на этот раз отстоит себя перед напирающим "машинным" варварством. И в этой удиви- тельно полифоничной книге, - в каждом "такте" мы слышим одну пронзительную ноту: мир Марса упрямо сопротивляется насилию, тихо, подспудно отторгает инородное... Как тут не пожалеть о не включенном в окончательный вариант "Хроник" рассказе "Были они смуглые и золотоглазые"! Вот где точно схвачено главное: можно сколько угодно переиначивать, переименовывать то, что уже имело имя, но покуда неизменной остается суть, имя сохра- нится вместе с нею. Уйдут пришельцы, рассыплется в прах их наспех сколоченная "цивилизация", и без следа растают в мар- сианском воздухе чужие слова и имена... Марс - Земля, Земля - Марс. Игра двух противоположностей и взаимное отражение миров друг в друге. Стоило уйти со сцены марсианам, как все настойчивее, по нарастающей зазвучала в книге тема "земных хроник". Мы уже знаем, что там произошло - по "Фаренгейту", по новелле "Будет ласковый дождь", включенной в марсианский цикл (хотя действие и происходит на Земле). Брэдбери напоминает: причины - те же. Неприятие чужого, отторжение культуры и зна- ния, когда они не расфасованы в стандартные "упаковки", ску- доумие, нравственная слепота, злоба и равнодушие. В тревоге застыли лица поселенцев: они слушают последние вести с Земли, где болезнь оказалась настолько запущенной, что близка развязка. И все как один собираются домой; зная, что - на войну, но возвращаются хоть умереть на родине. Финал "Хроник" пронизан печалью. Двадцать семь лет прош- ло с начала полетов на Марс, и двадцать - с того момента, как была развязана война на Земле. Один оборот часовой стрелки, но вернулась она не в исходное состояние: Марс по-прежнему пустынен, но к этому времени почти обезлюдела и Земля. И когда стало очевидно, что на родной планете - не полу- чилось, последние, кто смог это ясно понять, вновь устреми- лись на Марс. Мужчина и женщина, и их дети - новое поколение марсиан. Решившие все начать с белого листа, они первым де- лом... жгут книги! Особенные книги: биржевые вестники, рели- гиозные и политические трактаты... "Я сжигаю образ жизни - тот самый образ жизни, который сейчас выжигают с лица Земли... Я был честным человеком, и меня за это ненавидели... Тот об- раз жизни сам доказал свою непригодность и сам себя задушил. Вы только начинаете жить. Я буду повторять все это каждый день, пока вы не усвоите". Горькие слова, обращенные к детям и уместные в устах взрослого, многое пережившего человека, на самом деле написал юноша двадцати пяти - двадцати шести лет отроду! Написаны они, когда не только книги - и замысла "Хроник" еще не сущес- твовало даже в проекте. Вместе с дымком от тлеющих головешек уходит в небытие само напоминание о землянах, еще не так давно заполонивших Марс своими словами, идеями, вещами. Словно просыпаясь после тяжелого сна, древний мир с удивлением оглядывает горстку лю- дей на берегу канала. Людей? Или - марсиан? Октябрь 2026 года - стоит в подзаголовке последнего рас- сказа. Это грустный месяц для Брэдбери - и одновременно люби- мый, хотя в октябре случаются все невзгоды, октябрь рождает мрачные мысли, приходящие под стук дождя по карнизу... Может быть, поэтому финал "Хроник" мрачен, но не беспросветен. А в отблеске крохотного костра из догорающих книг, осве- тившего на мгновение берег канала, мы с тревогой видим образ другого огня. Всепожирающего, справляющего свой "бал" пламени из следующей книги Брэдбери, прихода которой осталось недолго ждать. Романа "451 по Фаренгейту". * * * Такой была его первая научно-фантастическая книга. Ему еще пришлось специально по такому случаю сфотографи- роваться для портрета на суперобложке. Снятый почти в профиль крепко сложенный молодой человек с красивыми пытливыми глаза- ми (очки он снял), волосы стрижены под модный тогда "бобрик", руки сложены на груди, официальный галстук-бабочка... Мог ли он знать, что именно этот портрет обойдет полмира! И потом многие десятилетия, открывая книги Брэдбери, читатели разных стран будут постоянно видеть его таким - "образца 1949 года", молодым, устремленным в свое писательское завтра... Книга увидела свет в мае 1950 года. Успеха, выпавшего на ее долю, не ожидали даже счастлив- чики-редакторы: в том же месяце вышло второе издание, затем третье, четвертое... К настоящему времени только в Америке их набежало более 70-и (плюс полсотни в других странах), а общий тираж исчисляется в восьмизначных числах. Уже на обложке сле- дующей книги Брэдбери значилось: "автор "Марсианских хроник". И вместе с ними взошла звезда Рэя Брэдбери. ------------------------------------------------------------ 1/ Первый вариант этого очерка увидел свет в 1983 году; ни о каких поездках в Америку я тогда и думать не смел и при- шлось включать воображение, основываясь на автобиографических высказываниях моего героя. - Здесь и далее примеч. авт. 2/ Еще одного своего брата Рэй так никогда и не увидел: близнец Леонарда-младшего, Сэм, умер двух лет от роду. 3/ Его имя в переводе с англйиского означает "саван мер- твеца". 4/ Между прочим, о чем-то похожем рассказывал еще раньше Олдос Хаксли в романе "О дивный новый мир": "Затем устроили Мор книгочеев: переморили горчичным газом в читальне Британс- кого музея две тысячи человек... И одновременно начат поход против Прошлого, закрыты музеи, взорваны исторические памятни- ки... изъяты книги, выпущенные до ста пятидесятого года Э.Ф." То есть Эры Форда... 5/ См. - Вл.Гаков. Хьюго Гернсбек и журнал "Эмейзинг" ("Уральский следопыт", No.4, 1980).