"В мире книг" ВЛ. ГАКОВ ПОДВИГ Мысленно перебирая наиболее популярные темы научной фан- тастики, непременно остановишься на теме сверхчеловека. Сколько авторов бредило этой идеей - существо, более совер- шенное, чем мы сами - и какое множество подводных камней было обнаружено в этом, казалось бы, прозрачном потоке! Ибо, действительно, что может быть очевиднее мечты о фи- зическом совершенстве? Разве что совершенство нравственное... Механическим ли конструированием или биологическими ма- нипуляциями, но научные фантасты упрямо стремились перешаг- нуть тот порог, поставленный эволюцией. И, заглянув за него, иногда приносили вести поистине завораживающие - о скрытых, невостребованных возможностях реального человека. ...В 1925 году, на страницах только что созданного в мо- лодой Советской России журнала "Всемирный следопыт" появился научно-фантастический рассказ дебютанта. Рассказ назывался "Голова профессора Доуэля", и читатели приняли его с востор- гом. После этой первой публикации имя автора - Александр Бе- ляев - стало известно всем любителям фантастики в стране. А дебютант к тому времени был немолод, ему как раз пере- валило за сорок. Позади осталась богатая событиями и полная драматизма жизнь; и вряд ли кто мог тогда предвидеть, что су- ществовать и писать еще Александру Беляеву отмерено всего шестнадцать лет... Между первым опубликованным рассказом и последним написанным произведением вместилось немало: 17 ро- манов, десятки повестей, рассказов, пьес, сценариев - автор сам казался олицетворением молодой кипучей энергии! И лишь немногие близкие ему люди знали, что написаны все эти книги в муках не только творческих, но и физических. Что последние четверть века, на которые и пришлись те шестнадцать "литературных" лет, Беляев постоянно боролся с неизлечимым недугом. Болезнь почти не позволяла двигаться, то на месяцы приковывая к постели, то временно оступая; но все равно она напоминала о себе мучительной болью, от которой не спасал и ортопедический корсет - постоянный спутник создателя Ихтианд- ра и Ариэля, профессора Вагнера и профессора Доуэля... Подвиг. Трудно подобрать иное слово для оценки того, что совершил Беляев. Лучше любой биографии об этом поведал роман под названием "Голова профессора Доуэля" - роман, "выросший" из того самого первого опубликованного рассказа! Думаю, все любители фантастики помнят историю двух вра- чей - гениального хирурга Доуэля, научившегося поддерживать жизнь в голове, отсеченной от тела, и холодного карьериста и посредственности Керна, присвоившего себе открытие учителя. И в мои намерения не входит пересказывать этот богатый сюжетны- ми перипетиями роман; стоит рассказать совсем о другом. Образ несгибаемого жизнелюба, исследователя и стоика До- уэля Александр Беляев писал с натуры. Глядя в зеркало собст- венной жизни. Он родился в Смоленске, в семье священника. Поначалу никто в семье не сомневался, что мальчику в будущем уготована духовная карьера, однако, не доучившись в местной семинарии, Александр Беляев увлекся делом самым что ни на есть мирским - театром. Биографы подтверждают: да, играл на профессональной сцене, хвалили в газетах - и даже как-то "показался" самому Станиславскому. А актеру тогда не было и восемнадцати... Первый, но далеко не окончательный крутой поворот в судьбе будущего писателя. А вот и второй: Беляев поступает в Ярославский лицей и спустя несколько лет вновь появляется в родном городе - но уже в качестве подающего надежды помощника присяжного поверенного. (Можно добавить еще, что какое-то время ему пришлось играть на скрипке в цирковом оркестре, а также подрабатывать театральными рецензиями.) Затем - свое собственное дело; и вот молодой присяжный поверенный, скопив денег, отправляется в путешествие по Европе. Все пока внешне безоблачно: города Франции, Италии, сколько новых впечатлений! А в мыслях уже - путешествия в Аф- рику, Азию, Америку... Увы, никогда больше ему не придется путешествовать, ес- ли, конечно, не считать перемещений из одной больничной пала- ты в другую (да и те достаются ценой неимоверных физических мук). Судьба наносит удар, превративший последующую жизнь в отчаянную муку. И в постоянную борьбу - с болезнью и неверием. Он заболел в 1915 году. Врачи, друзья, близкие - все со- чли его обреченным: туберкулез позвоночника... Не сдалась лишь мать; она увозит сына на юг, в Ялту, - там, в Крыму, бу- дущий писатель встречает известие о революции. Жизнь бурлит, грохочет, рушится старый мир, и навстречу ему поднимается какой-то неизвестный новый; словом, кругом творится такое!... А он, тридцатитрехлетний мужчина, возраст Христа, лежит пластом в своем гипсовом костюме-склепе, упер- шись взором в осточертевший больничный потолок. Беспомощный - как ребенок. (Спустя два года умерла мать - даже не смог про- водить ее в последний путь...) Приговоренный... Приговоренный? Но не сдавшийся! Произошло то, что как раз и случается с несгибаемыми: чудо. Воля пересилила недуг - и болезнь временно отступила. С неистовством, на которое только и способно это почти убитое тело, Александр Беляев заново начинает жить. Ему скоро 38, и, как все приговоренные, он умеет ценить отсрочку приговора. Работает он в те годы, как безумный. Работает везде: в уголовном розыске и детском доме, в народном комиссариате почт и телеграфа, юрисконсультом в Наркомпросе. Он спешит, потому что знает: отсрочка, только отсрочка, но не отмена - болезнь все еще в нем, мучает почти ежедневно, времени расс- лабиться попросту нет. Болезнь грозит, пугает - но не на того напала! В эти го- ды будущий писатель не просто работает не покладая рук, он еще и впитывает, растворяет в себе без устали образы и судь- бы, с которыми довелось ему столкнуться в этой короткой боль- шой жизни. Позже они заживут сами, сойдя со страниц беляевс- ких книг, - трансформированные, еще ярче очерченные его не- уемной, сжигающей фантазией. Беляев пробует писать. Сначала лишь для себя, неуверен- но, чаще всего ночами, когда лист бумаги и ручка становятся единственным спасительным "наркотиком", снимающим нестепримую боль. В его первых работах уже набросаны эскизы мира, насе- ленного людьми поистине всесильными, преодолевшими духовную и физическую немощь. Не мог человек с такой изломанной судьбой не обратиться - раньше ли, позже - к литературе мечтателей и романтиков... Поэтому, узнав о вновь созданном журнале фан- тастики, путешествий и приключений, начинающий автор не раз- думывая посылает свои первые творения именно туда. Стала уже банальной фраза о том, что рукой писателя во- дит сама жизнь. Рукой Беляева водил страстный, почти инстинк- тивный протест против его собственной "нежизни". Потому так светла выстраданная им мечта о человеческом совершенстве, о человеке, попирающем пределы, - свободно парящем в небесах, хозяине в подводном царстве; способном на любые чудеса. И странно было бы его первым рассказом увидеть какой-то иной, а не этот - рассказ о неподвижном, но живущем профессо- ре Доуэле. Это была главная тема для Беляева, и в этом он разбирался как никто другой... Впрочем, пока проба пера прев- ратится в настоящий роман, пройдут годы. Пока же... Невероятный успех первой публикации вызвал у автора, наоборот, чувство острой неудовлетворенности. Он стремится побыстрее накопить необходимый писательский опыт (времени на раскачку нет) и потому начинает с коротких рас- сказов. Это тот самый цикл о профессоре Вагнере, который Бе- ляев будет продолжать с перерывами до 1935 года. Только в 1928 году Александр Беляев принимается за круп- ные вещи. О его работоспособности в то время говорят одни названия: не проходит и трех лет, а уже написаны "Вечный хлеб", "Борьба в эфире", "Человек-амфибия", "Властелин мира". Чуть позже выходят "Продавец воздуха", "Человек, потерявший свое лицо". А в 30-е годы он заболевает космосом, списывается с Циолковским, которому посвящает свой роман "Звезда КЭЦ". Переписка двух великих мечтателей одна стоит многих фантасти- ческих романов - и как жаль, что затерялись где-то в лихо- летье военного времени рукописи незаконченной беляевской кни- ги об "отце космонавтики... Затем наступил спад. Введенные, вероятно, в заблуждение его кипучей энергией, и друзья и недоброжелатели Александра Беляева порой забывали, какой ценой давались ему все эти кни- ги. А в жизни его хватало и недоброжелателей. Подвигом была не только его физическая, но и литератур- ная жизнь. Не раз и не два вокруг его имени воздвигалась глу- хая стена из клеветы и насмешек. Научной фантастике тогда во- обще крепко доставалось от близоруких критиков, и не кто иной, а Беляев в одной из своих статей назвал эту литературу "Золушкой". Словно провидел то время, когда вместе со спутни- ком и "Туманностью Андромеды" заблистает в литературном све- те, заставит обратить на себя внимание вчерашняя замарашка... Пока же его ругали денно и нощно; и как знать, не ядови- тые ли выпады глупцов и завистников укоротили эту и без того исковерканную недугом жизнь. Только один страшный факт, его приводят все биографы пи- сателя. В 1932 году этот немолодой человек отправляется в Му- рманск наниматься на траулер - и отнюдь не в погоне за новыми впечатлениями, не затем, чтобы хлебнуть морской романтики. Просто заработать себе на хлеб насущный. (Дочь писателя, пра- вда, не припомнит, чтобы ее отец уходил в плавание, скорее всего он нашел работу на берегу, но в любом случае Север - не лучшее место для тяжелобольного человека.) Когда два года спустя Ленинград посетил живой патриарх научной фантастики Герберт Уэллс, он с теплотой отозвался о тех романах Беляева, которые смог прочитать на английском. Они встретились, и на вид 50-летний Беляев казался куда стар- ше своего 68-летнего великого учителя... Но и хулители, и все жизненные невзгоды - опять они не на того напали! Он снова все преодолел, и временный творчес- кий спад, и сомнения, и новый приступ отчаяния. И еще выпус- тил в свет "Армэля", вероятно, одну из лучших своих книг. Она вышла в свет в самом начале 1941 года... Когда фа- шисты вошли в Пушкин, Беляев снова был прикован к постели. А следующей зимой его не было в живых. Такая вот жизнь. Долгое время мы не знали, где его моги- ла (по крайней мере, во многих биографических материалах о нем это утверждается со всей определенностью); слава богу, место его захоронения известно, и на Кодомском кладбище в Пушкине стоит скромная стела, на которой написано: "Александр Романович Беляев, 1884-1942. Писатель-фантаст". Это, конечно, немного. Правда, остались еще книги. Мил- лионы томов его книг стоят памятниками писателю на полках уже четвертого поколения юных читателей. И отдельный памятник, особый - этот его роман о Доуэле. О "живых головах" писали и раньше, образ не нов. Тут и забытая ныне научная фантастика начала века, и Гудвин - вол- шебник Изумрудного города из знаменитой сказки американца Фрэнка Баума, и всем известная огромная голова из "Руслана и Людмилы". Исследователи творчества Беляева справедливо отме- чали, что и виденный не раз в ярмарочном балагане иллюзион с говорящей головой тоже мог отложиться в его памяти... Только вот никто до него так не писал о чувствах, о страданиях человеческого мозга, разума, оторванного от тела! "Голова профессора Доуэля" - произведение в значительной сте- пени автобиографическое, - писал Беляев. - Болезнь уложила меня однажды на три с половиной года в гипсовую кровать. Этот период болезни сопровождался параличем нижней половины тела. И хотя руками я владел, все же моя жизнь сводилась в эти годы к жизни "головы без тела", которого я совершенно не чувство- вал... Вот когда я передумал и перечувствовал все, что может испытать "голова без тела". Какими простыми, скупыми словами он описывает ту физи- ческую и душевную муку, о которой потом нам поведает его ге- рой. Муха деловито ползет по лицу, а сделать ничего нельзя... - только человек, испытавший ужас полной неподвижности, мог передать его читателю! Многое вместила в себя эта книга. И среди прочего - все ту же проблему ученого в мире, причем, в том мире, который сам становится все более зависимым от ученого. Не только от продукта его умственной деятельности, но и от его совести, морали. Разве за холодным циником Керном не просматривается фигура вполне реального апологета "науки вне морали", вроде доктора Менгеле или более современного "отца" нейтронной бом- бы американца Коэна? Ведь последняя редакция романа увидела свет в 1937 году, когда практические выводы этой модной "тео- рии" уже можно было наблюдать воочию... И остается еще та самая фантастическая догадка о буду- щих возможностях медицины, догадка, читателям той поры казав- шаяся совершеннейшей фантастикой. Именно она, эта выстраданная мечта обеспечила книге пои- стине фантастическую же судьбу. Но уже в истории науки. Опыты по оживлению организма, проведенные за полвека до романа Беляева французским физиологом Шарлем Броун-Секкаром, были уже изрядно позабыты, а эксперименты советских исследо- вателей Петрова, Брюхоненко, Неговского - еще впереди. Прав- да, первый автожектор (аппарат искусственного кровообращения) был построен С.Брюхоненко за год до журнальной публикации рассказа, однако автор мог и не знать об этом, так как сведе- ния в печати появились значительно позже. Но уже на III Все- союзном съезде физиологов демонстрировался опыт оживления от- деленной от туловища головы... После публикации студенты и преподаватели ленинградского мединститута провели специальный семинар, посвященный "Голове профессора Доуэля". Заинтересо- вался уже позже романом и крупнейший советский патофизиолог профессор В.Неговский. И наконец, среди читателей оказался студент-медик, впос- ледствии замечательный хирург В.Демихов, который впервые ус- пешно провел операции по пересадке второго сердца и второй головы подопытным собакам. И те - жили, и даже лакали - обеи- ми головами! - молоко из блюдечка (фотографии в книге Демихо- ва "Пересадка жизненно важных органов в эксперименте")... И еще один (не последний, хочется верить) поворот в уди- вительной судьбе беляевской догадки. В том же 1960 году, когда вышла книга прославленного хи- рурга, в его лаборатории ассистировал, набираясь опыта, трид- цатисемилетний хирург из Кейптауна. Кристиан Барнард, впервые пересадивший сердце человеку. Беляев - Демихов - Барнард. Мысль - опыт - результат. Если задуматься, не в научной проблеме тут дело. Скорее знаменателен символ. Вот уже век, спустя сорок лет после смерти тела - живет, трудится, общается с нами голова, мозг, мысль Александра Беляева.